— Когда-то и у меня сердце кровью обливалось, — подтвердил Харгрейв его мысль. — Но со временем острота восприятия притупляется. В местной тюрьме человеку могут перевязать член и ждать, пока у него не лопнет мочевой пузырь. От всего этого можно с ума сойти, но никто не сходит. Это не воспринимается как реальность. Воображение не справляется.

Церковный купол врезался в бронзовое небо вместе с кружившими стаями голубей, перезвон колоколов заглушал шум кондиционера. На рысях проехали всадники с патронташами на груди. Женщины выхватывали детей из-под копыт мулов.

Харгрейв, погруженный в будничные заботы рабочего дня, с невозмутимым видом вел машину.

— Обычно мы добираемся до Дос-Сантоса[5] за час, но сегодня мы потеряем время на пикетах. Часа за два доедем.

— Чарльз не понял, что вынудило вас туда перебраться.

— Нам приходится иметь дело с местными миссионерами. У них там асьенда и они предоставили нам помещение. Плата за него меньше, чем в городе. Между прочим, этот автомобиль принадлежит миссионеру Граалю Уильямсу, он очень полезный человек.

— Должно быть. А своего автомобиля у вас нет?

— Есть, но без кондиционера. Для поездки в город все просят автомобиль у миссионера.

— Вы считаете, что для работы вам полезнее находиться в Дос-Сантосе?

— Несомненно. В относительной прохладе, в приличных условиях и работается лучше. В доме тоже установлен кондиционер. Есть все современные удобства. Я думаю, вам у нас понравится.

Разговор прервался на минуту, затем Харгрейв добавил:

— Зачем лишать себя удобств, если это не продиктовано необходимостью?

«Оправдывается», — подумал Хоуэл.

Внезапно городской пейзаж перешел в череду живописных сельских домиков. Кусты на обочинах сменились вскоре деревьями — сначала со спиленными на дрова нижними ветвями, затем уже не тронутыми человеком. Вместо городских ласточек появились маленькие птички с ярким оперением, носившиеся над дорогой, а когда начался тропический лес, из зарослей выпорхнула голубая бабочка и, ударившись о ветровое стекло, распласталась на нем, будто кто-то приколол ее булавками.

— Я совсем не потею, — сказал Харгрейв. — Поэтому жару переношу хуже других. Вообще-то мы придерживаемся вполне спартанского образа жизни. Например, сами выращиваем почти все, чем питаемся.

— Как дела у Лиз? — спросил Хоуэл.

Он заметил настороженность Харгрейва, хотя в лице того не дрогнул ни один мускул.

— Нормально, — ответил Харгрейв.

— Работой довольна?

— Работой? Да, довольна.

У Харгрейва едва заметно перекатился кадык.

— Да, думаю, довольна.

— У Смолдона другое мнение.

— Он вам сам это сказал?

— Он говорил с Чарльзом.

— Они с Лиз не очень-то ладили. У них были разногласия.

— Я так и думал.

— Чарльз вечно делает из мухи слона.

— Мне кажется, это не тот случай, — сказал Хоуэл.

— Насколько мне известно, у Лиз все в порядке, сказал Харгрейв. — Но вы сами сможете проверить.

Харгрейв умолк, и Хоуэлу показалось, что сейчас он скажет что-то еще.

— Она занимается очень полезным делом, — сказал Харгрейв.

Хоуэл ждал совсем других слов.

— Красивая девушка, — сказал Хоуэл. — Я видел ее однажды на вечеринке, которую устраивали на площади Слоан. Она меня, наверно, и не помнит.

Густую растительность, обступавшую с обеих сторон извилистую дорогу, сменили высокие, стройные деревья, сквозь которые проглядывали очертания плоских, сглаженных гор. Люди негроидной расы неподвижно стояли возле хижин, вдыхая красноватую пыль, поднимавшуюся из-под колес.

Наконец Хоуэл увидел местных индейцев. Они шли вдоль дороги, сгибаясь под тяжестью не то воображаемого, не то реального груза; на головах у них были широкополые шляпы. Дети на слабых, тонких ножках едва поспевали за взрослыми.

— Дальше первого пикета им не пройти, — сказал Харгрейв.

— Почему?

— Новая тактика генерала. Он хочет очистить от индейцев горные районы. Индейцы, пришедшие в Лос-Ремедиос, уже не могут вернуться назад.

— Для чего он это делает?

— Он хочет, чтобы они ассимилировались. Так он это называет. На самом деле их отправляют работать на плантации или рудники.

— Индейцы, должно быть, сопротивляются?

— А вы как думаете? Отец отправляется в город что-то купить или продать, а вернуться домой не может. Что прикажете делать его семье?

— Но ведь он может подняться в горы, сойдя с дороги?

— На протяжении первых двадцати километров от Лос-Ремедиоса он не может сойти с дороги, не рискуя при этом жизнью. Такова одна из многих мер, введенных Лопесом в интересах государственной безопасности. Сходить с дороги запрещено. Иначе пикеты теряют всякий смысл.

— Я надеюсь, вы расскажете мне обо всем подробнее.

— Если хотите.

— Мне надо написать докладную.

— Для «Красного Креста»?

— И для Чарльза тоже. Он заинтересовался жизнью индейцев. Я потом объясню, с чем связан его интерес.

Хоуэл заметил, что при упоминании об интересе Чарльза к жизни индейцев Харгрейв снисходительно улыбнулся.

— Учтите, если смотреть вперед, такая политика совсем неплоха. В горах индейцам туго приходится.

Хозяева кофейных плантаций давным-давно расхватали все приличные земли. Но мне кажется, что Лопес руководствуется и другими соображениями. Я подозреваю, что он хочет вытурить индейцев из горных районов, пока партизаны не взяли их в оборот.

На перевале они увидели пикет, по обе стороны от него вытянулись колонны замерших машин.

— Что за невезение, — пробормотал Харгрейв. — Раньше такого не бывало. Слава богу, что нам не надо в город. Той колонне и конца не видно.

Они пристроились в хвост. Солдаты тщательно обыскивали первую машину.

— Надо же, какие дотошные стали, — сказал Харгрейв. — Наверно, оружие ищут.

Они вышли из машины.

На высоте три тысячи футов над городом жара была терпимой. Впереди, уходя вершинами в небо, высились горы вулканического происхождения с абсолютно гладкими склонами. Вытянувшиеся свечи кактусов живой изгородью обступали дорогу. Песчаная почва, на которой они росли, быстро впитывала в себя ручейки, оставшиеся после прошедшего недавно ливня.

Двое тощих темнокожих солдат, не умолкавших ни на минуту, по приказу несколько более упитанного смуглолицего сержанта вытащили из машины запаску и начали демонтировать покрышку; полный белый офицер наблюдал за их действиями, стоя поодаль. Индейцы, выражая своим безучастным видом готовность покориться судьбе, расположились в сторонке, сидя на корточках двумя группами — мужчины и женщины отдельно. Солдаты, обыскивавшие автомобиль, возбужденно закричали. «Надо завести дневник и фиксировать впечатления», — подумал Хоуэл. Индейцы оставались спокойными, флегматичными, молчаливыми. Метисы — те, наоборот, были подвижны, держались оживленно и непосредственно. Различное питание, наследственные факторы — в чем крылась причина?

Вдруг что-то произошло.

— Они обнаружили двух индейцев, которые хотели пробраться тайком, — пояснил Харгрейв.

Один из солдат распахнул дверцы старого, видавшего виды фургончика и забрался внутрь. Он ухватил чьи-то длинные черные волосы, намотал их на руку, дернул изо всех сил; из фургончика кубарем вылетела индеанка и растянулась на траве вместе с ребенком, привязанным к спине. Не отпуская волос, солдат поставил ее на ноги. Платок ослаб, и ребенок вот-вот должен был упасть.

«Он же сейчас разобьется», — подумал Хоуэл и, подбежав к солдату, схватил того за плечо; солдат тотчас отпустил женщину, перебросил винтовку в правую руку и резко ударил Хоуэла стволом под дых. Хоуэл почувствовал сильный толчок, ощутил, как ствол с массивной мушкой вонзился в солнечное сплетение, но боли не испытал. Он перегнулся пополам и упал на землю; подтянув ноги к животу, он хватал ртом ускользающий воздух. В ушах медленными глухими ударами дедовских курантов пульсировала кровь. Сквозь мутную пелену, которая застилала глаза, он смотрел на уходившую из-под него землю, усеянную муравьями.