Я неслышно отделился от них и подошел к дверям. В этот миг из-за угла показались кавалеристы моего патруля. Я вышел на улицу, они увидели меня.

Виджилянты еще парили над землей, убаюканные чудовищной какофонией гитар, когда солдаты вбежали в кантину и разоружили их. Сержант Кальмо, улыбающийся и свирепый, поставил их у стенки, приказав держать руки на голове. Затем вышел ко мне через низкую вращающуюся дверь и отрапортовал:

— Жду дальнейших приказаний, капитан.

— Спроси их, почему они не сдали оружия, когда в городе объявлено военное положение? — приказал я. Я знал: то, что последует сейчас, не доставит мне удовольствия. Я вошел в кантину вслед за сержантом. По знаку Кальмо хозяин выключил радиолу.

— Почему вы вооружены, осквернители материнского ложа?

Сержант задал свой вопрос тем ненатурально спокойным голосом, которым почему-то принято вести допрос в Гватемале. И первый и второй ладино были выше его; на голову. Ладино с тиком мрачно замигал, но ничего не ответил.

— Ты слышал, что я сказал, осквернитель материнского ложа?

— Я не оглох, сыночек.

— Дай ему.

Один из кавалеристов, тяжело ступая, пересек комнату, примерился и ударил ладино по, лицу. Он тоже был приземист, и ему пришлось вытянуться во весь свой рост, чтобы удар пришелся по цели. Ладино не шелохнулся, словно ударили не его.

— Почему ты вооружен? — спросил Кальмо ласковым голосом.

Сведенный тиком глаз ладино слегка приоткрылся.

— Хочешь знать, как меня зовут?

— Зачем?

— Для того, сыночек, чтобы обращаться ко мне, как того требует вежливость.

— Дай-ка ему еще, — сказал Кальмо. — Как следует.

Улыбаясь во весь рот, кавалерист подошел вплотную к ладино и стал бить его по лицу, неуклюже размахивая кулаками. Я заранее решил оставаться безучастным и боролся с подступающей тошнотой. Кальмо обернулся ко мне с притворной растерянностью.

— Осквернитель материнского ложа не хочет разговаривать с нами, капитан.

Голова ладино моталась вправо и влево от сыпавшихся ударов.

— Хватит, — сказал Кальмо. — Теперь побеседуем.

Голова ладино вернулась в вертикальное положение, подобно остановленному маятнику.

Он пошарил пальцем во рту и, вынув выбитый зуб, стал разглядывать его любовно и не без удивления, словно это была жемчужина, найденная им в морской раковине. Потом криво усмехнулся распухшими губами и мотнул головой.

— Если хочешь, чтобы я отвечал, обращайся ко мне, как того требует вежливость, — сказал он.

«Он все еще играет свою роль из ковбойской мелодрамы, — подумал я. — Живая жизнь в этих странах с каждым годом вез больше приспосабливается к шаблонам, насаждаемым кино. Кроме того, мозг этого человека затуманен марихуаной».

Сержант Кальмо вытащил из кобуры револьвер и ухватил его за ствол, но потом передумал и огляделся вокруг, ища чего-нибудь потяжелее. Второй ладино, стоявший облизывая губы, решил вмешаться.

— Уверяю вас, джентльмены, что мой друг охотно будет отвечать на ваши вопросы. Стоит лишь подойти к нему немножко помягче…

— Кто спрашивает тебя, скотоложец? — повернулся к нему Кальмо.

— Плюнь, — сказал первый ладино. — Или забыл поговорку: научи свиней ходить на двух ногах, и все солдаты будут хрюкать.

Теперь все смотрели на него. Хозяин привел своих детей, чтобы они могли насладиться зрелищем; солдаты почти плясали на месте от волнения. Сержант поднял высокий табурет, стоявший у стойки бара, и я почувствовал спазм под ложечкой. Я знал, что стоит мне обнаружить хоть малейшую слабость или чувство жалости, и я не смогу больше командовать этими людьми. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала. Надо было чем-то побороть ее.

Я стал думать о том, что страдания отдельного человека тонут в океане боли и страданий, которые люди испытывают сию минуту во всех концах мира. Вот сейчас, в этот самый момент, сотни маленьких детей плачут, отданные во власть насильников, тысячи женщин умирают в муках от несчастных родов, миллионы больных раком взывают о спасении. Жрецы фанатических религий, удерживающие в своей власти третью часть человечества, терзают свои жертвы, ломают им кости, пытают и бичуют во славу господню. Мужчины, женщины и дети гибнут от напалмовых бомб, от пуль и штыков в малых войнах и восстаниях, о которых наши газеты трусливо умалчивают. Карательные войска высаживаются на африканском побережье, в Китае происходят социальные преобразования, и полиция во всем мире изобретает новые, все более действенные средства допроса арестантов.

Муки одного человека всего только крохотный атом в терпящей бедствие вселенной.

Когда сержант поставил табурет на место, второй ладино с готовностью ответил на заданные ему вопросы.

— Ожидается нападение индейцев, — сказал он. — Естественно, что для защиты города потребовались честные и храбрые люди.

— Каких индейцев? — спросил я. — О чем вы говорите?

— Бандитов, сэр. Поступили сообщения, что они опустошают окрестные деревни. Нас попросили выполнить наш гражданский долг. Мы, конечно, не могли отказать. Нам выдали оружие и немного денег на текущие расходы. Под угрозой жизнь и собственность граждан, честь наших жен и дочерей.

— Все ясно, — сказал я, — а куда делись остальные? Вы сказали, что вас было тридцать или сорок человек?

— Они в Джулапе, сэр. Их повезли в грузовиках сражаться с бандитами.

Человек, лежавший на полу, приподнялся.

Он закашлялся и сплюнул кровью.

— Я остался в городе, чтобы разыскать своего друга, — закончил второй ладино. — Он много пьет, и, если бросить его одного, с ним всегда приключается какая-нибудь история.

Если вам знакомы основные вехи, на которые ориентируется в своем поведении индеец, вы сумеете предугадать, как он поступит в каждой данной ситуации. Прежде всего следует помнить, что важный поступок он может совершить только в счастливый день. Это относится ко всем индейцам майя, которые соблюдают древний календарь с двадцатичетырехдневным месяцем. Календарь майя не имеет отношения ни к астрологии, ни к гороскопам и, по-видимому, обязан своим происхождением какому-то гению времен Старого Царства, имевшему маниакальную склонность к статистике.

День моей встречи с двумя ладино был важным днем для индейцев не только потому, что был счастливым — Днем Духа Предков, — но и потому, что перед ним шли подряд три несчастных дня: День Откровения, День Тревог и День Безвестности, а после него еще один несчастливый — День Исхода. Все это я упустил из виду. Точнее говоря, хотя я и знал о чередовании дурных и счастливых дней в индейском календаре, я не подумал об этом в нужный момент. Позднее, анализируя ход событий, я понял, что кто-то, не в пример мне, учел эти обстоятельства. Тот человек, который вооружил так называемых виджилянтов и послал их в Джулапу, тщательно продумал, какой для этого выбрать день.

Решившись принять прощение президента, которое я им обещал, чиламы назначили свой выход из джунглей в точности на день, вычисленный этим человеком, и лишь на несколько часов опоздали на свидание со смертью, которое он им уготовил. Они пустились в путь в полдень, через шесть часов после того, как виджилянты залегли в засаде, примерно в миле от деревни, посредине тропы, ведшей от деревни к шоссе, где я оставлял свой джип. Здесь ручей и вместе с ним тропа, следовавшая по его течению, сбегали в тесную лощину; оползни, вызванные недавно прошедшими ливнями, дочиста оголили покрытые густой растительностью склоны; ни на спуске в лощину, ни на подъеме человеку не за чем было укрыться от пули. К восходу солнца виджилянты удобно расположились за камнями и деревьями выше линии оползней. Правда, за шесть часов ожидания дисциплина у них порядком расшаталась, но чиламы, начавшие спускаться по тропе по двое и по трое своей характерной рысцой, вообще не подозревали, что их ожидает. Великий безвестный организатор, личность которого становилась для меня все более очевидной, составил классически ясный план действий. Чиламов решено было пропустить через самую узкую часть лощины, а потом, отрезав их от тыла, начать бойню. Как только последний чилам минует горловину, виджилянты должны были открыть огонь из пулемета «браунинг». По плану на всю операцию было отведено несколько минут.