Что-то в тоне управляющего заставило меня поднять на него глаза. Он не походил более на добродушного камердинера, каких изображают на коньячных этикетках; передо мной был флорентийский банкир с картины кого-то из старых мастеров.

— Пятьдесят кетцалов! Где ему было их найти! — Игнасио тонко улыбнулся. — У всех наших индейцев, вместе взятых, не набралось бы таких денег. Вы ведь знаете, сеньорито, если пеон кого-нибудь в семье похоронит, то потом целый год выплачивает долги. «Что же мне делать, патрон? — спрашивает Санчес. — Я не могу положить мою девочку в землю без настоящего гроба. Я пошел бы пешком в Эль-Пэтен за железным деревом, но путешествие займет слишком много времени; ее станут есть черви».

«Продай немного кофе, — отвечаю я ему. — Это единственный выход. А дон Армандо купит и неснятый урожай».

— Что ж, он ушел потолковать со своими индейцами, а потом вернулся и сказал, что они решили продать немного кофе, совсем немного, чтобы хватило денег на гроб. Мы привезли дона Армандо, и он договорился с ними о цене, по стольку-то за килограмм. Они торговались из-за каждого центаво, потом отпустили ему кофе ровно столько, чтобы покрыть стоимость гроба и заупокойной службы, ни зернышка больше. Остальное бросили гнить на деревьях.

Но тут всемогущий господь пришел нам на помощь. На плантации вспыхнула эпидемия кори, и половина детишек перемерла. Им пришлось снять весь кофе, чтобы оплатить стоимость гробов.

С этого самого времени все обернулось по-иному. На следующий год я сказал им, что никто не в силах предусмотреть своим умом волю божию и что, если они не будут работать на плантации, денег будет взять неоткуда. Вот как получилось, сеньорито, что мы спаслись.

Молодая роща пропала. Даже когда мы сгоним их с земли, потребуются еще годы и годы, чтобы вырастить ее снова. А в остальном, я думаю, вы согласитесь, когда объедете плантацию, что мы отделались очень дешево.

Да, мы отделались сравнительно дешево.

Потеряв молодую рощу, мы как бы вернулись ко времени, когда хозяйствовал мой дед. Дед получил эту землю, заплатив взятку тогдашнему президенту. Он пришел сюда с ротой солдат (содержание которых оплачивал из собственного кармана), выгнал индейцев из землянок, вырытых на склонах холмов, перепахал их жалкие поля, расчистил несколько квадратных миль непроходимых кустарниковых джунглей, которыми всегда порастают оставленные индейцами истощенные земли, и насадил будущие кофейные рощи и ширококронные деревья для защиты молоди от жгучего солнца. Мой дед был жестоковыйным христианским воителем, с зычным голосом, сочетавшим пристрастие к виски с неистощимым миссионерским пылом. Свободные минуты он посвящал спасению души своих пеонов, силой сгоняя их на молитву; но мало преуспел в этом. Мой отец не был столь яркой личностью; в его натуре были заложены артистические склонности, которым не дано было развиться; он любил говорить о себе как о безнадежно непрактичном человеке. Он добавили нашей плантации молодую рощу; на большее у него на хватило сил.

В наших глухих краях еще сохранилось несколько мастодонтов, вроде моего деда, хотя порода в целом вымерла вместе с переменой климата. И дед, и отец, и я — каждый по-своему — типичны для своего поколения, хотя о деде справедливо будет сказать, что он и для своего времени был несколько архаичен. Отец был затронут рефлексией, и его смущали грубые, по его понятиям, представления деда об абсолютной власти помещика. Я был уже полностью захвачен расслабляющим скептицизмом. Жизнь в Европе подорвала заложенные во мне устои, и, когда я вернулся, феодальные замашки деда показались мне нелепыми и смешными. Сказалась ли в этом тяга к демократии или просто упадочное настроение, попытка найти благовидный предлог для собственной бездеятельности, — не знаю. Когда мой дед считал нужным что-либо сделать, он делал это и на том ставил точку. Он верил в себя, знал, чего хочет, и не терзался сомнениями. Вот в чем была главная разница между нами.

Радость Игнасио достигла пределов, когда мы вдвоем отправились осматривать плантацию.

Мы пересекли долину от края и до края; все казалось прежним; не было только того приятно волнующего чувства, с которым я выезжал на плантацию в былые годы. Кофейные деревья уже покрылись мелкими непритязательными цветами. Они имели ухоженный вид, почва вокруг стволов была свежевзрыхленной. Кофейные рощи, которые вряд ли могут нравиться кому-либо, кроме тех, кто насаждает и взращивает их, шли вверх по нагорью, вплоть до обнаженных скал, а потом сразу обрывались, образуя резкую пограничную полосу, как на географической карте. По бокам простирались нагорные джунгли, цвели кактусы и орхидеи, разносилось унылое бессмысленное чириканье ярко оперенных птиц.

Вырубленная молодая роща находилась у самого края долины; прежде чем насадить ее, моему отцу пришлось взорвать динамитом и вывезти не одну тысячу валунов. Сейчас на месте рощи было поле чахлых бобов самого неурожайного сорта; прямо посреди поля стояли хижины индейцев. Несколько участков было засеяно маисом; он едва поднялся от земли, но часть посевов уже пожелтела и засохла. За пять лет они полностью погубили почву. Для индейской системы переложного земледелия, без каких-либо удобрений, здесь не хватало земли. Им требовалась вся долина целиком.

Тогда они засевали бы только часть ее, а на другой год уходили бы дальше, давая земле отдохнуть. Ни одна культура не истощает почву так быстро, как маис. Долина дала бы прокорм небольшому племени в течение одного поколения; потом им пришлось бы покинуть и ее. Именно нужда в маисе заставляла в древности индейские племена так часто менять границу оседлости. Свидетельство этому — руины покинутых ими городов, разбросанные по всей Центральной Америке.

Мы подъехали к хижинам. Игнасио с важностью задавал вопросы; индейцы цепенели при звуке его голоса; женщины испуганно выглядывали из дверей. Они, должно быть, знали, чтб означает наш приезд.

— Когда я прочитал в газете, что нам возвращают имение, я зарыдал как дитя, сеньорито. Я хотел сразу поехать и вышвырнуть этот мусор прочь отсюда, чтобы к вашему возвращению пустить землю под плуг.

К нам приблизились одетые в лохмотья старейшины; вид у них был униженный; на головах — шляпы, надеваемые в важных случаях. Все они выглядели чахоточными; оратор, едва открыв рот, так закашлялся, что не мог выговорить ни слова.

— В чем дело? — спросил я.

Но и после того, как он справился с приступом кашля, я не понял его торопливого просительного бормотания.

— Это про кладбище, — сказал Игнасио, как видно, растерянный. — Они боятся, что мы разрушим кладбище. Они устроили его посреди плантации. Прямо не знаю, что делать.

Устройство кладбища было частью хитроумного плана Игнасио, но он не ожидал, что индейцы выберут для кладбища именно это место. Сейчас здесь стояли в несколько рядов кресты с латинскими надписями и возвышалась часовня, сооруженная из рифленого железа. Был и священник, специально приглашенный для заупокойных служб. На постройку часовни ушел годовой урожай кофе.

Появился священник-ладино, откормленный, темнокожий серафим; он подкатился к нам, словно под его длинным одеянием скрывались колесики. Он протянул Игнасио руку для лобызания, передо мной же склонился в легком реверансе. Я понял, что уже источаю флюиды богатства. Игнасио позже рассказал мне, что священник действовал с ним заодно, разжигая своими мессами культ мертвых. За священником появился капорале Санчес, укрощенный, молчаливый, с ввалившимися глазами, рабски покорный, совсем не похожий на того Санчеса, которого я помнил.

Игнасио весело болтал о всевозможных хозяйственных вопросах: о том, как мы будем восстанавливать плантацию, о расчистке земли, о посадке деревьев, о годах и десятилетиях, ожидающих нас впереди, но я не слушал его и думал о своем.

Я понял, что снова ищу утешения в самообмане. Вот я твержу себе, что у меня не хватит духу сжечь эти убогие хижины и прогнать индейцев прочь с земли, которую они засеяли и погубили. Что ждет меня, если я всерьез займусь своей финка? Мне придется вернуться к старой системе вербовки рабочих, а что это за система — хорошо известно: подкуп, мошенничество, замаскированное рабовладение. Можно, конечно, попытаться покончить с вербовкой и привлечь пеонов на плантацию, создав для них приличные условия существования и повысив их заработок. Ho, во-первых, индейцы почти равнодушны к жизненным благам и едва ли пойдут на эту приманку, во-вторых, мой дорогостоящий кофе не сможет конкурировать на рынке с кофе, выращенным в условиях полурабского труда.