Поцелуй разорвал гудок автомобиля. Такси приехало. Гриша отшагнул резко, сам толком не понимая, что происходит. Оглянулся на дорогу. Желтая шашечка резко выделялась под серым дождем.

- За нами, что ли? – хрипло спросил он.

- За нами, - кивнула Кира и пошла к машине.

- Что-то быстро, - пробормотал Гриша, двинувшись за ней.

В машине устроились на заднем сидении. Кира назвала адрес. Наверное, это единственное, что было произнесено вслух. Глядеть на нее он избегал, но все-таки то и дело косился, лихорадочно соображая, что теперь делать. Самым ужасным было то, что все, чего он действительно хотел – снова поцеловать ее.

Между тем, Кира сосредоточенно смотрела в окошко и так же сосредоточенно размышляла о скатертях. Чтобы не думать о том, что произошло. Собственно, ничего особенного и не произошло. Гриша ее поцеловал. Если откровенно, то на нее он тоже произвел впечатление. Но это потому что обнаружился подвал кочегара как приют альтернативной жизни, куда хотелось вернуться. Разумеется, без Вовы. Танцы под бесконечную музыку. Темнота кинотеатра, располагающая к безрассудным поступкам. И дождь. Когда дождь – возможно все. Даже скатерти с газетным принтом.

Она тряхнула головой и с облегчением заметила, как машина въехала во двор дома.

Пока поднимались на крыльцо, молчали тоже.

Пока ехали в лифте, он смотрел под ноги, она – куда-то в потолок.

Пока шли по лестничной площадке, расстояние между ними было не менее полуметра.

Потом она открыла квартиру своим ключом. Вошла. Он – следом. Быстро разулся и, не говоря ни слова, ломанулся в ванную, откуда вышел с зубной щеткой и своими спортивками. Выдернул из угла рюкзак и завозился с замком.

Кира стояла у окна в спальне, наблюдая за струйками на стекле. Делая вид, что не слышит. И ждала, когда захлопнется дверь.

- Ключи на тумбочке! Я пошел! – крикнул он в комнату, уже обутый.

Она появилась в прихожей и потерла лоб, словно болела голова.

- На улице дождь, - прорезались наставительные нотки Герлинского-старшего-брата. – И поздно уже.

Снова повисла пауза. Хмуриться ему было непривычно. Его вечно улыбчивое лицо сейчас казалось почти сердитым, хотя он и не злился. Или злился – на себя самого.

- Если я останусь, - наконец, произнес он, - то не лягу на диване в гостиной. Я к тебе приду. Мы оба это понимаем. И оба потом пожалеем. Потому мне лучше уйти прямо сейчас.

Она кивнула. Она понимала. Она почти всерьез раздумывала о том, чем подпереть дверь, или как самой уехать из дома и не попадаться Грише на глаза до возвращения Вовы. В конце концов, это у нее скоро свадьба.

- До свидания, - сказала она и скрылась в комнате.

- Пока! – крикнул он ей в спину. И почти сразу хлопнула входная дверь.

В общем-то, на этой самой строке вполне могло бы красоваться слово «Конец». И даже с точкой. Но почему-то это слово ставиться не желает. И тем более – точка. Отвратительный знак, на самом деле. Ознаменовывает завершение чего-то, что иногда оказывается слишком важным, чтобы закончиться. Это как в мелодрамах со счастливым концом. Да и в драмах с несчастливым тоже. Они поженились, или они расстались. Fin. А ведь совсем-совсем никакой не «Fin». Потому что ничего на самом деле не заканчивается, а только еще начинается. И впереди – самое интересное.

Однажды в ноябре следующего года во Львове просто шел дождь…

Однажды в ноябре следующего года во Львове просто шел дождь…

Моросило с вечера. Ночью лило как из ведра. Но утром не пришлось поливать цветы – ветром задуло в открытую форточку (лужу на полу тоже). Впрочем, цветы не жаловались.

Едва она щелкнула на кухне выключателем, на подоконнике нарисовалась жалобная морда откармливаемого не в одной квартире соседского кота. Кира хмыкнула и поставила ему блюдце с творогом – обязательный утренний ритуал соблюдался неукоснительно. Пока разогревалась вчерашняя пицца, дочитывала последние страницы повести, которую на днях случайно откопала в архиве. Оказалось вполне сносно, и можно даже попробовать связаться с автором.

Немножко ванильно, но разве ноябрь – не романтичный месяц?

Кира улыбнулась, припомнив удивительный четверг в прошлом ноябре, который перевернул всю ее жизнь. Вернее сказать, она никогда не забывала. Она бережно хранила каждую мелочь того дня и лицо человека, ворвавшегося в ее устоявшееся существование.

Еще год назад она была уверена, что только самая безмозглая тупица после нескольких часов с совершеннейшим охламоном бросит перспективную работу, престижного жениха, устойчивое будущее и уедет в поисках неизвестно чего за полтысячи километров.

Но однажды дождливой ночью, глядя на уходящего в темноту «мелкого», в голове Киры все настойчивей появлялись странные, такие непривычные, совсем забытые мысли. И неожиданно она поняла, что не хочет замуж. Совсем не хочет. Кира Сластная совсем-совсем не хочет замуж за Владимира Михайловича Герлинского, с которым прожила пять лет под общей крышей, в общей кровати, но ничуть не общей жизнью.

Когда она смогла забыть, что мечтала совершенно о другом? Когда она стала такой, как хотел Вова, а не она сама? Когда она начала слушать чертовы романсы, укладывать часами волосы, покупать дорогие шмотки и редактировать тупые однообразные тексты, но не без претензии на злободневность, для гламурных ведущих?

Ведь на самом деле – это легко. Собрать вещи, кинуть в багажник и уехать.

Спустя полчаса, громко врубив на компьютере рваные синкопы саксофонов, Кира катала пространное письмо бывшему жениху, с глубоким самоанализом, препарированием их отношений и обстоятельными объяснениями собственного поступка.

А спустя еще часа полтора, подъезжала на такси, в багажнике которого весело развалились два чемодана, к своей любимой IQ.

Ключи от квартиры она оставила в изящной вазе на тумбочке в коридоре. Там же на зеркале помадой было выведено: «Не поминай лихом!» Черновик тезисов Киры Сластной на внеочередном съезде членов несостоявшегося сообщества Герлинских был безжалостно уничтожен подтверждением кнопки «Нет» при закрытии файла.

И теперь она жила так, как нравилось ей.

А ей нравилось всё. Нравилась квартира под чердаком в видавшем виды доме, в окне которой замер старый Львов. Нравилась работа, где спорилось до хрипоты о концепциях, высокой художественности, прочих малопонятных позициях и воплощении всего этого в печатном слове для узких кругов. Впрочем, когда доходило до обсуждения теории всеобщего заговора, военные действия коллег прекращались, и все дружно переходили к мирному чаепитию (и прочему -питию тоже). Нравилось, что никто не осуждает ее рваные джинсы, растянутый свитер и велосипед с немного погнутой рамой…