Екатерина с самого начала заняла резко отрицательную позицию в отношении Французской революции и, совершенно в духе старых и новых деспотий, высказала мнение, что французов «следует абсолютно искоренить вплоть до имени». Без сомнения, ее подлинным убеждениям соответствовало то, что в революционном опьянении свободой она видела только оскорбление короны и выступила за восстановление королевской власти во Франции.

Она прекрасно понимала, что в ее собственных интересах была непримиримая позиция против людей с подлинной республиканской душой. Основной линией ее внутренней политики в последнее десятилетие правления была ожесточенная, радикальная и часто жестокая борьба против всех свободолюбивых порывов и всякой критики, как и вообще всего, что не вписывалось в систему самодержавия, как, например, масонство.

Когда русский аристократ Александр Радищев вскоре после начала Французской революции (1790 год) опубликовал свое ставшее знаменитым «Путешествие из Петербурга в Москву», в котором подверг резкой критике социальное положение и выдвинул открытое обвинение против существующих порядков и крепостной зависимости, он был сначала приговорен к смерти, а затем после помилования отправлен в цепях в сибирскую ссылку. Два года спустя (1792 год) человек, имевший большие заслуги в духовной жизни России того времени, писатель и издатель Николай Новиков, в издательстве которого выходила четверть всех печатавшихся в России книг, за печатание масонских сочинений без судебного приговора был брошен в Петропавловскую крепость, где находился до смерти Екатерины.

С ростом ужесточения правления блеск ее двора и придворного общества начал терять свою притягательную силу. Внимательные наблюдатели внутри страны и за рубежом искушенным взглядом замечали несоответствие между видимостью и действительностью. Не осталось незамеченным, что экстенсивное развитие империи происходило в ущерб интенсивности, а у внешней силы в значительной степени отсутствовал необходимый коррелят внутренней мощи. Часто цитировавшиеся перед катастрофой Российской империи в первой мировой войне слова о колоссе на глиняных ногах относятся, что характерно, ко времени Екатерины II; вероятно, они принадлежат Дидро.

О последних годах правления Екатерины до нас дошло множество свидетельств, которые независимо от явных социальных неполадок проливают довольно мрачный свет на общую ситуацию. «Все наши дела в невероятном беспорядке, — с разочарованием констатировал молодой высокоодаренный князь Виктор Кочубей. — Грабят во всех концах; все департаменты управляются плохо». Почти дословно вторит ему умный швейцарец Лагарп, которого Екатерина пригласила воспитателем к своему внуку: «Весь мир грабит, почти невозможно встретить честного человека».

Пропаганда за границей, признанная обманом, потеряла свою привлекательность. «Преувеличенные сообщения, которые я читал о распространении цивилизации в России, — писал англичанин Вильям Кокс (1792 год), — создали у меня представление о гораздо более высоком уровне культуры, чем тот, который я нашел в действительности. Я был поражен тем варварством, в котором живет масса народа».

Разочарование коснулось и лично Екатерины. Она ни по внешнему виду, ни по своему поведению не соответствовала тому представлению о себе, которое желала создать и создала. Французская художница мадам Виже ле Врун, которая хотела написать портрет Екатерины, была «крайне поражена», найдя ее, вопреки своим представлениям, маленькой, полной и коренастой. Ее движения, как и прежде, были аффектированными, и даже ее почитатели признавали, что «царственное ей удавалось не всегда и не полностью» (Хёцш).

Мрачная оборотная сторона столь блестящей придворной жизни становилась все явственнее. Больше нельзя было скрыть растущее падение нравов, которое Екатерина терпела, хотя вначале теоретически боролась с тем, пример чему на практике подавала сама. Лишь в отношении нравственности и морали Екатерина была действительно либеральна, беспредельно либеральна была и осталась. «Tout, tait permis… Cath, rine», — констатировал молодой и беззаботный поляк князь Адам Чарторыский. Это следует понимать буквально.

После того как прекратились ее интимные отношения с Потемкиным, императрица продолжала менять любовников — поразительно, но это происходило по выбору Потемкина, — ее любовные связи с рвущимися к этому молодыми людьми, которых за это щедро одаривали землей и душами, по мере старения императрицы становились все более неаппетитными. Атмосфера похотливости, которая находила свое зрительное выражение в порнографических картинках и резных изделиях в многочисленных кабинетах для свиданий Екатерины, царила над всем придворным обществом, которое было одержимо тем, что французы называют faire aimer в отличие от l’amour. Как известно, это побудило Александра Герцена, когда в XIX веке он впервые опубликовал мемуары Екатерины, говорить о «трагедии в публичном доме».

Своему последнему любовнику Платону Зубову, которого она сделала князем, юноше с красивым девичьим лицом и нежными руками, она даже в области политики прощала значительно больше, чем делала это до сих пор. Совершенно незначительный Зубов проявлял политические, прежде всего внешнеполитические амбиции. Одурманенный фантастическими планами завоеваний вплоть до Индии, он впутал императрицу без всяких мотивов в войну с Персией, и вместе с ним Екатерина разрабатывала тот проект, державшийся в тайне, обнаруженный лишь после ее смерти, который приобрел пугающую актуальность в ходе Второй мировой войны. Он предусматривал раздел Европы на восточную и западную половины за счет Германии. Согласно этому проекту, Восточная империя должна была иметь шесть столиц, а именно: Петербург-Москва-Астрахань-Константинополь-Вена-Берлин.

Тогда об этом проекте никто не тревожился, поскольку он был неизвестен. Однако о внутреннем состоянии империи некоторые иностранцы выражали беспокойство. Непосредственно после смерти императрицы прусский посланник фон Тауэнтцин сообщал в Берлин: «Правление бессмертной Екатерины, лишенное призраков славы и величия, оставляет в действительности после себя только несчастную империю и развращенное на всех уровнях управление».

Тем не менее это в сущности правильное наблюдение с общей точки зрения неверно. В который раз становится очевидно, что европейские масштабы лишь очень условно могут применяться к русской действительности. Пространство и народонаселение, материальные и духовные ресурсы России были настолько огромны, что даже продолжающееся хищническое отношение, неразбериха в управлении, коррупция и сильно пострадавшая социальная структура не смогли ее окончательно разрушить. Гигантски увеличенные Екатериной размеры империи и численность населения несмотря ни на что выросли во время ее правления. Промышленность и торговля развивались несмотря на сложное финансовое положение, увеличивалось число промышленных предприятий, сильно вырос экспорт зерна благодаря новым черноморским портам. В духовной жизни, как уже упоминалось, приближался новый расцвет. Господствующее положение старой императрицы, несмотря на все весомые оговорки, оставалось в ее собственной стране столь же незыблемым, как и ее слава в мировом общественном мнении.

Однако над всем этим лежала мрачная тень, вызванная неопределенностью в наследовании трона. У Екатерины никогда не было внутреннего контакта с ее единственным (законным) сыном. Он был очень похож на своего отца, которого Екатерина ненавидела. Чем старше он становился, тем большую неприязнь чувствовала к нему Екатерина. Он стоял на ее пути.

Во время своего государственного переворота Екатерина обманом лишила трона мальчика, который был его законным наследником. В течение всей жизни она видела в нем соперника. Пока она была жива, ей нечего было его бояться, ибо благодаря строгой охране и его полному отстранению от государственных дел была полностью исключена возможность дворцовой революции. Однако императрица знала, что сын находится в резкой оппозиции к ней, поставил себе целью «искоренение потемкинского духа» и «моральной чумы с Запада», как он выражался, и поддерживал тесные отношения с ее критиками и противниками. Она считала своего сына, который рано начал проявлять болезненную нервную возбудимость (а в конце своей жизни должен был стать душевнобольным), не способным стать ее преемником. Чтобы отстранить его, она забрала у него двух старших сыновей Александра и Константина и сама занялась их воспитанием, приняла меры, чтобы в случае ее смерти вторично лишить сына короны и — хотя и напрасно — попыталась привлечь своего внука Александра к действиям против отца.