- Пойду, детский сад пофоткаю, - Гершвин понял, почему Ника остановилась у этого крестового дома и не стал ее торопить. Девушка благодарно посмотрела на него. Резкий и язвительный Наум умеет быть тактичным и все правильно понимать, когда дело касается друзей.
Закурив, Ника снова замурлыкала "Знак Бесконечность" - здесь эта песня словно преследовала ее. Из окон дома Макаровых выглядывали лица - в основном женские, пожилые, потемневшие от многолетнего въевшегося загара северного лета с его пронзительным ветром и слепящим на ярко-синем небе солнцем.
- Это кто ж такая, сразу видать, не из наших!
- А это Тани Самариной дочка, из Питера.
- Верно, их Коля привез, еще с мужиком каким-то. Вон он, от детского сада идет, все аппаратом щелкает.
- Чего у нас-то щелкать? Не Санта-Барбара, поди.
- А вон сама у него и спроси, Ермолаевна. Это в городе мода у них такая, ходят и сами себя снимают. То на крышу лезут, то на дерево, и фотографируются.
- А девочка-то - вылитая Таня смолоду. Зачем только волосы обкорнала, чисто как солдат? И в штанцах, нет бы платьице надеть!
- А это тоже мода такая городская - бабы у них как мужики, а мужики есть - от баб не отличить. По телевизору смотришь, диву даешься: все у них наоборот!
- У тебя еще телевизор работает, Степанида? А у меня как антенна в зиму от ветра завалилась, так и сижу, кукую. Хоть радио еще бормочет, а то бы совсем в тишине оглохла.
- Нас уже, похоже, вся деревня ждет, - сообщила Ника подошедшему Науму и указала на окна дома Макаровых. - Нечасто здесь бывают гости из Питера.
- Ну, не будем их томить, - Наум пролистывал фотографии в смартфоне, поглядывая на окна тети Дуси. - А это и есть дом твоих родственников?
- Да, - Ника, не удержавшись, дотронулась до теплого на июньском солнце сруба, и ей показалось, что дом откликнулся, признав владелицу. "Ну вот, теперь образ тоскующего в одиночестве дома пристал ко мне надолго!".
- Хороший дом. Еще лет сто простоит, - Гершвин тоже погладил стену. Он все понял.
*
В избе тети Дуси Макаровой действительно собрались жильцы почти всех обитаемых домов в Новоминской, кроме тех, кто был занят на полевых работах; скучал в правлении; уехал в Краснопехотское или был совсем уже стар и немощен. Разноцветные платки, старомодные платья, но одинаково потемневшие, изрезанные морщинами лица; выцветшие глаза и натруженные руки. И только трое мужчин - не считая Наума и Николая. Тоже очень пожилые, согнутые, но иначе, чем Степка и другие завсегдатаи "Три-Джи" - не от безделья и бесконечных битв онлайн, а от многолетнего тяжелого труда, непроходящей усталости, въевшейся в тело так же, как полевой загар - в лицо.
Стол уже был накрыт, и шумная хлопотливая, несмотря на возраст, Евдокия с порога, не слушая возражений, велела Нике и Науму мыть руки и садиться за стол.
- Ретро-экзотика, - заметил Гершвин, пытаясь вымыть руки земляничным мылом под глиняным рукомойником. - Нет-нет, Ника, я не ерничаю. У моей бабушки такой же рукомойник был.
- А откуда он у нее взялся? - спросила Ника.
- Бабушка по маминой линии была русской, из-под Вологды. Родственники мужа ее не сразу приняли, все отговаривали: мол, на своих надо жениться. Но дед у меня был упрямый, я весь в него. Выбор свой отстоял, - адвокат вытер руки выцветшим, но еще крепким вафельным полотенцем. - Вероника, чует моя чуйка, что из печи достают беляши! Надеюсь, они не со свининой? А то я буду разрываться между зверским голодом и заветами предков!
- Не знала, что ты им следуешь.
- Увы, редко. Но и не совсем на них забил.
- По-моему, это индюшатина, - повела носом Вероника.
- Тогда все в порядке, - потер руки Гершвин.
Один из стариков принес бутыль домашней самогонки. Другой - вишневой наливки. Третий выставил на стол бутылку рижского бальзама (сразу напомнившую Нике о визите в мэрию) и несколько банок шпрот - из посылки от внука-моряка из Риги. Женщины тоже расщедрились и принесли для петербургских гостей все самое вкусное, что нашлось в их домах: соленья, маринады, румяные, еще теплые, пироги. За обедом гостей усиленно потчевали со всех сторон и забрасывали вопросами, с жадным любопытством слушая ответы и восклицая: "Ишь, ты! Подумай-ка! Видал? Ну, надо же, а?"
- Ты поосторожнее с этой наливкой, - шепнул Наум Нике, - вроде сладкая, как вишневый сок, а в голову бьет, как кастетом из-за угла!
- А ты и кастетом получал?
- Всякое бывает в нашей работе!
На перекур с ними вышли двое стариков, попросили "спробовать ваших городских сигареток", а взамен поделились домашней махоркой - "из своего огорода, сами вырастили!".
- Эк неладно, что ты куришь, - сдвинул кустистые брови один из стариков, глядя на Нику, - женщина ведь, мать будущая. Я своим не дозволял, пока в семье жили.
- А кто сейчас старших слушает? - вздохнул другой, - новые времена пришли. Мои-то внуки, когда приезжают... Ты им слово, они тебе десять, да с такой подковыркой, что и не все поймешь!
- Э, да твои, право, лучше бы просто курили! - махнул рукой сельчанин с кустистыми бровями, видно хорошо знающий соседских внуков, - Чем ото куролесить!
- А я вот чего хотел спросить, - сказал его сосед, - вы вот про нас писать будете? Смотрю, все ходите, фотографируете... Про деревню напишете? А в бирючьей избушке уже были?
- Нет еще, даже не слышали о ней, - ответил Наум.
- А как же это вы пропустили? Или не сказал никто? Жил тут после войны бирюк...
- Он не бирюк, а из этих, староверов, которые двумя перстами крестились, - поправил сосед.
- От людей чурался, значит, бирюк. Отсидел при Сталине за свою религию, домой не поехал, здесь прибился, избушку себе срубил на отшибе...
- Куды на отшибе, Михалыч, на само болото забрался! Чтобы, значит, посторонним не подойти было, а сам вешки ставил, по ним ходил.
- Грибы да ягоды собирал, на речке рыбалил, зверя бил в сезон, тем и жил, в деревне редко появлялся.
- Потом уж из Ленинграда его родственники приехали, покрутились тут, да с тем и уехали. Вестимо, в Ленинграде получше нашего будет, сами-то знаете!
- А теперь, гляжу я, избушка бирючья вроде не пустая стоит, кто-то туда захаживает, чи поселился тоже там.
- Тоже, видать, городской, на машине. Машину в лесочке прячет, а сам к болоту по вешкам идет, капишон натянет, очками лицо прикроет, да тишком шмыг-шмыг на рассвете! Мне намедни не спалось, в старости бывает - и умаешься за день, а ночью сна нет, простыню боками изотрешь, да и встанешь. Пошел я, этта, в лесочек, грибов для супа поискать, и увидел издаля, как он машину в кустарнике укрывал и по вешкам к избе пробирался.
- Не из этих ли, кого давеча спалили? - шепнул старик, который досадовал на строптивых внуков. - Может, тоже бандит какой? Для хорошего дела, поди, от людей на болотах не прячутся!
По тому, как блеснули глаза Наума, Вероника поняла, что его осенила та же догадка, что и ее.
*
- Не сходи с ума. Позвони в полицию, этого достаточно!
- А если приедет полиция и найдет там не нарколабораторию, а его носки и трусы? Мы же дураками и выйдем. Труселя в избушке на болоте хранить не запрещено. Надо сперва проверить.
- А как мы найдем вешки, тем более после обеда с самогоном и наливкой? Вряд ли он их ставит так, чтобы каждый мог по ним пробраться!
- Ника, я на первой чеченской научился любые метки находить, на всю жизнь запомнил науку. Главное, держись за мной след в след, и все будет тип-топ!
- Но, Наум, а если...
- Да ну, Ника, разве ты сама не рвешься сама все проверить? Или кураж потеряла? Стареть начинаешь?
- Ну, сейчас будет бомба для твоего стрима: "Адвокат летит мордой в ил за свой длинный язык"!.. Пошли, чего мы тут кота за я... тянем?
*
В "бирючьей избушке", маленькой, как домик Петра Первого на набережной его же имени, были только топчан, голландская печурка и стол, при виде которого Наум присвистнул:
- Ба-а, смотри, Ника, вот тебе и "мистер Оним"!
На топчане валялись журналы - футбол, автомобили и эротика. В углу помигивал лампочками компьютер, и игровые диски и флешки возле него мешались с порнофильмами. При виде их обложек Вероника поморщилась, а Наум комментировал:
- Жесткий секс, значит, любит, утырок. Ну ладно, в камере ему это обеспечат, только не так, как он думает!
А на столе была оборудована целая химическая лаборатория. "Вот, где готовится товар для местной молодежи, - Вероника вспомнила пышущего гневом усатого капитана полиции. - Его бы сюда, раз он так жаждет поймать того, кто на самом деле сажает детей на иглу!".
- И ведь долго бы еще его искали, если бы не дедок-грибник, мающийся от бессонницы, - покачал головой Наум. - И...
Стукнула дверь. Из-под капюшона черной ветровки зло блеснули очки-"хамелеоны". Вскрикнул Гершвин, когда нож рассек ему рукав куртки и руку, прикрывающую шею.
"Оним" схватил Нику, заслонился ею, как щитом, приставил ей к горлу нож и визгливо заорал:
- Ты, ..., не дергаешься, не орешь и не звонишь, пока я не доберусь до берега, или твоей ... будет ...!
"Тьфу. Не те фильмы смотришь, дурак. Фу, как банально. Не ждешь подвоха от "бабы"? А вот тебе хрен!"
Ника внезапно закатила глаза и со стоном обмякла, тяжело повиснув на руке "Онима". Бандит на мгновение притормозил, не зная, что делать. Но этого хватило.
Сразу три удара - макушкой в лицо, локтем под ребро и ботинком по лодыжке - Ника произвела синхронно. Нож выпал из разжавшихся пальцев "Онима". Ника поймала его на лету. Лезвие серебряной рыбкой сверкнуло в воздухе, свистнуло в окно и упало в болото. Лопнул пузырь. Все стихло.
- Ах ты..., да я тебя... - зашипел "Оним", разгибаясь, но тут на него обрушился Гершвин и здоровой рукой загвоздил по лицу:
- Спокойно, ушлепок! Отвоевался уже!
Катаясь по полу, парни налетели на компьютерный столик, и диски в коробках с фривольными обложками посыпались на них дождем. Упал топчан. Разлетелись по полу журналы.