— Что случилось с вами, неужели все это так повлияло на вас? Мало ли увольняют людей и за что.

И тут он выдал нечто, речь, суть которой мне запомнилась надолго.

— Понимаешь, — вздохнул он, — не все так просто, как кажется. Вот смотри, в теории катастроф есть такое понятие, «точка бифуркации», по-другому точка неустойчивого равновесия, — он, взявшись за ручку кружки, наклонил ее в бок, поставив на ребро донышка.

— Любая система, — продолжил он, — не важно какая — предприятие, семья, человек, попадая в эту точку, может от случайных факторов, любых событий: кредита, ссоры, даже ветра, обратиться в катастрофу, прямо в один момент, — он отпустил кружку, та на долю секунды зависла, словно думая в какую сторону ей свалиться, и звонко рухнула на бок. Остатки пива ручейком вытекли на деревянную столешницу. Бармен оторвался от смартфона, с беспокойством посмотрел на нас, но тут же успокоился и вернулся к своему занятию.

— Люди придумали массу приемов, желая поставить своих противников в точку бифуркации. И когда это удается, тогда и малейшего усилия достаточно, чтобы сломить его.

— Что вы хотите мне сказать?

— Создай человеку ситуацию, в которой он будет проявляться неуклюже — и он твой. В ход идет все грязное: травля, шантажи, компроматы, подставы. Они имеют тебя, когда ты в этой сраной неустойчивой точке.

— Так для вас такой точкой стала ситуация с увольнением?

Он помолчал, пробуя на вкус третью кружку пива, на неухоженных прокуренных усах осталась пена, он не утруждался ее убрать.

— Все началось намного раньше, — сказал он.

— Все равно не понимаю, — сказала я, — не понимаю, что хотите этим самым сказать. Вы умный, опытный журналист… Да это вообще не ситуация. Что для вас правда? Да какая разница, откуда вас поперли и что говорят, если вы уверены, что дело темное. Правду можно отстаивать в другой газете, либо доказать ее самостоятельно. Бороться, в конце концов! Почему вы не сделали этого? В любой точке неустойчивости можно создать, не знаю, найти противовес. Разве не так?

— Сколько эмоций, — спокойно отреагировал Кулякин, — только в них нет смысла. Люди допускают ошибки и создают, тем самым, свои слабые места.

— Так была ошибка или все-таки был черный BMW?

— Это не имеет никакого значения.

— Ну как же.

Кулякин посмотрел прямо мне в глаза. В его проницательном взгляде я, наконец, увидела то, чего не могла до сих пор осознать. В нем ясно читалась смертельная тоска и усталость. Он давно потерял смысл в жизни, устал бороться, устал от всего, и та ситуация лишь толкнула его к пропасти. Как он говорил — точка неустойчивого равновесия. Он оказался в ней, и все понеслось к чертовой матери. И все же, до самого дна он не скатился, у него была работа, стабильная зарплата — гроши, а значит он был жив, пока еще боролся.

— Мне тогда позвонили, — неожиданно выдал Колякин, он наклонил пивную кружку и принялся разглядывать ее, словно видел впервые.

— Опять я вас не понимаю, — сказала я.

— Был звонок, кто-то хотел поквитаться с его папашей, но потом все изменилось, ветер подул в другую сторону, — он облизнул сухие губы, — я дам тебе одну наколку, в той тачке была девчонка из одного танцевального клуба, не помню названия. И если упрешься, то найдешь ее.

Он влил в себя остатки пива, белки его налились кровью, он чувствовал, что с ним происходит невидимая для алкоголика трансформация, и решил поскорее убраться.

Он ушел не попрощавшись. Я еще некоторое время размышляла над его словами и, если я его правильно поняла, в черном BMW был ключевой свидетель — девчонка из клуба, которая знает, что произошло год назад на улице Маяковского. Название ночного клуба я знала, поэтому незамедлительно решила его навестить.

Перед тем как заглянуть в клуб «Панама», я позвонила Вере, моей подруге, предложила составить мне компанию. Ночную жизнь она знала не понаслышке.

В ожидании подруги я покрутилась перед зеркалом, в профиль, спиной, чуть шею не свернула, разглядывая в отражении все свои сто восемьдесят сантиметров на каблуках. Волосы цвета меди, чуть пухлые губы — увлажнены помадой «Givenchy», цвет — розовая пастель с матовым оттенком. Выровняла тон СС — кремом, чуть подрумянила щеки. Даже не знаю для чего мне такой соблазнительный образ. Может потому, что мне двадцать семь, и я сто лет не была в ночных клубах.

Чтобы вечер задался, Вера принесла бутылку шампанского. Посвящать Веру в свои дела я не стала, она никогда не была в восторге от моей работы и всегда искренне удивлялась, как можно так бездарно тратить жизнь на поиски призрачной истины.

— Ты, Жаннет, — говорила она, — заканчивай с этими своими жопными расследованиями. Это, по-любасу, не для тебя. Ты меня знаешь — я редко ошибаюсь, а уж насчет тебя — никогда!

— Мне нравится то, чем я занимаюсь, в этом есть смысл.

— Какой, нафиг, смысл?! Знаешь, что я тебе скажу, подруга, это мужики по природе своей пускай трудятся. Они же для нас, для любимых и ненаглядных стараются, а мы созданы наслаждаться их вниманием, заряжать их на успех, на заколачивание бабок, в конце концов, которые они будут тратить, опять же, на нас. Вот такой круговорот. Сечешь, подруга? Твоя задача найти такого мужика, чтобы ты не забивала себе голову подобной фигней.

Как с ней тут поспоришь, слушая ее, я всегда поражалась ее напору, жизненной энергии и особенно умению жить именно так, как она хочет.

Клуб «Панама» оказался престижным заведением, расположенным в самом сердце старого города, скрытый внутри квартала от тех, кто о нем не знает. По всей видимости, таких было немного. Длинная очередь из желающих оказаться внутри начиналась с улицы. Но, со мной была Вера, она кому-то позвонила и через пять минут мы переместились с холодрыги, словно в другой портал, в теплое, пахнущее развратом и сытой жизнью помещение.

С Верой все просто, ты приходишь с ней на любое светское мероприятие, и все проблемы решаются сами собой. Ее везде встречали, как родную. На мужчин она производила магическое впечатление — невысокая стриженая блондинка с округлыми формами, с потрясающей белозубой улыбкой, зелеными глазами и неуемной энергией, она творила чудеса. В полутемном зале, кстати, внутри, как оказалось, не забитом под завязку, взрывная музыка рвала танцпол. Развеселый народец толкался у барной стойки, готовился оторваться в эту ночь от серых будней.

Мы заняли столик у стены, недалеко от бара. Мне здесь нравилось, уютная атмосфера, приличная публика и незаметный персонал. Воздух пропитан парами виски и дорогих духов. Мега-вечер набирал обороты, мальчики официанты шустрили, разнося по столикам заказы.

— Видишь, те двое за барной стойкой, на тебя пялятся, — сказал Вера.

— Почему это на меня, может на тебя, ты же у нас звезда, — ответила я, заметив двух парней украдкой бросающие в нашу сторону любопытные взгляды.

Hоusе сменил ритмичный Blues. Лучи софитов заиграли на двух круглых площадках с шестами. Они спустились волшебным образом, откуда-то сверху, две нимфы, две эффектные девушки, в сверкающих белизной шортиках и, едва скрывающих упругую грудь, лифах. Одну из них я узнала сразу. В жизни Кокорина мне показалась чуть крупнее и выше. Девушки двигались синхронно, пластичные вымеренные движения, с чувством и вызывающей сексуальностью. Они заводили мужчин, выделывая на шесте невероятные трюки.

— Эта черная просто прелесть, будь я мужиком запала бы на нее, — сказала Вера.

— Определенно, — ответила я. — Я как раз собираюсь это сделать.

Вера оценила шутку коротким смешком, не зная только, что это не шутка.

К нашему столику подплыл молоденький официант, улыбнулся, сверкнув в свете неона крупными белыми зубами, и поставил бутылку шампанского.

— Это вам от тех двоих парней, — официант указал рукой в сторону бара, двое молодцов, теперь без стеснения пялились на нас, и один из них с длинной светлой челкой что-то говорил черноволосому товарищу.