Только на вторые сутки я сообразил, что Савостьянов придумал работу нарочно, чтобы чем-то занять меня. Добросовестно изучая приборную доску, я обнаружил маленький кружок с кучей тонких стрелок — что-то вроде подушки, в которую втыкают булавки, только под стеклом. Стрелки двигались без всякой видимой системы, иногда сцеплялись, иногда расходились, часто просто стояли на месте — вообще напоминали толпу у стадиона перед футбольным матчем (что-то мне в голову лезут дикие сравнения!). А широкая прозрачная стрелка равномерно кружилась, отсчитывая секунды, как некий призрак, времени. Я долго думал, что это за машинка, а потом сообразил — сюда, в этот приборный центр, сходятся показания всех остальных приборов, и если где-нибудь какие-либо стрелки вздумают действовать невпопад, этот контрольный центр немедленно закричит петушиным голосом, зазвонит в колокол тревожного боя, зажжет красную лампочку и станет дергать за колено командира корабля. Словом, многоигольчатая игрушка делала совершенно излишней мою работу.

Когда я поделился своей догадкой с Савостьяновым, он похвалил меня за наблюдательность. Потом сказал:

— Дублирование работы контрольного прибора — не лишнее в нашей экспедиции. Корабль не был подготовлен по всем правилам к старту. И то, что вы присматриваетесь к системе управления, тоже может пригодиться.

Он только намекнул на опасности, которые могут нас ожидать, но я находился в приподнятом настроении целый день. В самом деле, мы лезли к черту на рога и кто знает, что случится с каждым из нас,

В момент, когда я в особом упоении смотрел в иллюминатор, где сверкало что-то розовое с синими блестками, в окошке вдруг все успокоилось. Не сразу я понял, что «дракон» остановился.

— Стоянка десять минут, — весело объявил Савостьянов, протирая замшей прозрачные окна приборов. — Можно сойти с кресел. Прогулка.

Сам он соскочил с кресла на решетчатое ограждение экрана.

— Где же бульон с пирожками? — обернулся он к Дорохову,

— Сейчас будет, — ответил он. — Хотите прогуляться? — предложил он мне.

Я слез с кресла и стал карабкаться по ступенькам вертикальной шахты вслед за Дороховым.

Мы проникли в кормовой тамбур, который напоминал сейчас люк колодца, и после того, как завинтили дверь позади себя, Дорохов быстро раскрыл затворный механизм в днище «дракона». Я зажмурил глаза и втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас на меня обрушатся тонны измельченной породы. Но ничего не обрушилось. Только какой-то камешек стукнул в плечо комбинезона и покатился вниз, позвякивая при ударах о стенки тамбура.

Я открыл глаза и поднял лицо. Передо мной простирался ровный гладкий тоннель, сверкающий в лучах прожектора, зажженного Дороховым. Метрах в двадцати выше нас виднелась кольцеобразная машина, многорукая, как паук. Она поглаживала своими руками стенки тоннеля, пришлепывала ладошками — в общем делала что-то вроде массажа.

— Оштукатуривает, — бросил Дорохов. — Или, лучше сказать, бетонирует. Тонкая, очень прочная оболочка. Но где же бульон?

— А где щебенка?

— Убирают транспортерами. Ага, вот он!

В кольцеобразном отверстии массажно-штукатурной машины показалось гладкое, полированное яйцо. Контейнер приблизился вплотную к нам, створки раскрылись, и Дорохов вынул два термоса.

— Испечены пять минут назад, — сказал он, передавая мне посудину с пирожками. — Что тут еще? Свежие сорочки...

Он занялся хозяйственными делами.

— Сколько же времени потребуется... — начал я.

— Аварийный подъем — полторы минуты. С этой глубины, разумеется.

Он махнул рукой, и яйцо помчалось вверх с нарастающей скоростью.

Мы вернулись в кабину.

— Ну, что ж, — сказал Савостьянов, отвинчивая крышку термоса, — советую не зевать. Хороши, пока горячи. Гордость спасательной службы! Некоторые, — добавил он, прожевывая кусок, — нарочно стараются попасть в беду, чтобы только отведать знаменитой снеди. Налейте-ка бульона!

Он протянул кружку.

Мы уписывали еду, стоя на решетчатом полу, перебрасываясь фразами, передавая друг другу действительно превосходные пирожки, — словно находились в придорожном кафе какого-нибудь заезженного туристского маршрута.

Я покосился на Савостьянова: не поднимал ли он просто мое настроение, намекая на неведомые подземные опасности?

Перерыв кончился, мы уселись в кресла, Савостьянов и Дорохов, успевшие в пять минут осмотреть таинственные внутренности «дракона», поднимая и опуская крышки люков, обменялись взглядами, и наш корабль пошел своим курсом. Все делалось быстро, слаженно, без потери лишней секунды.

Сидя в кресле, я раздумывал над увиденным и услышанным. Канал позади дракона позволит быстро вытащить нас в каком-нибудь контейнере, если корабль выйдет из строя. Второго «дракона» того типа, что наш, в природе еще нет, но наверху, конечно, приготовили запасной подземный ход, пусть и не такой совершенной конструкции: в случае аварии с нашим «конем» ту машину быстро спустят по подземному ходу, и она станет продолжать рейс к Богачеву. Я проникся глубоким уважением к Дорохову — это он все предусмотрел. Разумеется, горные породы могут смять тоннель даже с укрепленными стенками, но, в конце концов, не Дорохов же выбирал маршрут: он делает что может.

Теперь я догадался, о чем спорили Савостьянов и Дорохов сегодня утром. Оба они держали в руках разрез глубинных слоев, составленный на основе геофизической разведки, и тыкали в чертежи пальцами. Дорохов рисовал на схеме округлые линии, а Савостьянов упрямо и жестко чертил ногтем перпендикуляр. Тогда я не прислушивался особенно к разговору, и предмет разногласий остался для меня неясным. Сейчас я понял, что Дорохов предложил обойти какие-то ненадежные места, а Савостьянов не хотел терять время. Конечно, слабые и неплотные слои проходятся быстрее. Удлинять путь и врубаться в граниты Савостьянов, видимо, считал в создавшихся условиях непозволительным.

Я заметил, что наши водители слишком уж часто смотрят в подземные карты и как-то несогласно качают головами. По наивности полагал, что внутренности нашей планеты расписаны во всех деталях, как в хорошем анатомическом атласе. Вы отгибаете листок, изображающий верхний слой, а под ним видите раскрашенную картину следующего пласта и так далее — до самого ядра Земли. Но оказалось, что неведомое может находиться у самого твоего носа.

— Видите ли, — сказал Савостьянов, когда я задал ему свой первый детский вопрос, — мы знаем в точности, где расположены рудные залежи и в каком окружении они находятся. Здесь все картировано чуть не до сантиметра. Но многие области, особенно безрудные, не изучены столь досконально. Богачев же полез как раз в неисследованную зону. Она у нас стоит в плане изучения. И наш рейс в этом отношении можно считать исследовательским.

— А как вы изучаете подземные области?

— Самым лучшим способом, — улыбнулся Савостьянов, — следует считать вот такой выезд на место, как наш.

— Как? — удивился я. — А сейсмическая разведка. Разные геофизические способы. Бурение, наконец!

При слове «сейсмическая» Дорохов покачал головой.

— Вы собираетесь, — проворчал он, — устраивать взрывы под километрами льда? Встряхнуть ледяную шапку Антарктиды, чтобы посмотреть, что под черепом. Может быть, даже раскрошить ее всю, чтобы произвести глубинную съемку?

— Антарктида — своеобразный материк, — примирительно произнес Савостьянов. — Сейсмика здесь не применяется. Этот район земного шара вообще не знает землетрясений. Даже природных. Геофизические щупальца, конечно, многое нащупывают, но препятствия, которые они встречают, не всегда просто разгадать, сидя в лаборатории. И вообще методы дальней разведки помогают создать общую картину, но не определяют достаточно точно частности. Бурение, наоборот, дает точные данные, но они ограничены местом, где запущен щуп. Под землей вы либо определяете приборами общие очертания структур, либо видите своими глазами только то, что находится прямо перед ними, — он кивнул на иллюминатор, за которым медленно текло что-то белое, напоминающее струи молока. — Неизвестное начинается уже в нескольких сантиметрах от ваших глаз. Здесь нельзя оглядеться, как с холма или горы.