С любовью и уважением,

Твой сын Двэйн.

Сегодня Двэйну предстояло в первый раз опробовать силу, проснувшуюся после обряда. Несколько дней вся мебель витала в воздухе, пока он спал, а это говорит о многом! Хотя Ллейн каждый раз успокаивал тихий азарт ученика, дескать, рассчитывать изначально стоит лишь на мелочи, наподобие левитирующей по мановению мысли книги или разжиганию искорки пальцем.

Юноша прошёл в «мастерскую» старика. День назад ему привезли новое тело — сегодняшнее утро должно начаться с лекции об анатомии на живом (нет) примере.

Живой пример лежал на лавке, укрытый холстинным пледом, вонял, подтекал. Выступающие из-под пледа объёмные чёрные шоссы были подозрительно знакомы. Двэйн, чувствуя неладное, подошёл к лавке и стянул холстину с трупа, чтобы справиться с беспричинным беспокойством.

Справиться не получилось. Открывшееся опухшее лицо мёртвого Элазара было желто-розового оттенка.

Двэйн что-то сделал — не запомнил, правда, что. То ли вскрикнул, то передёрнулся от ужаса. Мёртвый Элазар тут же зашевелился, вяло, словно сонный, без сил поднял руки, сбрасывая пропитанную гнилью холстину. Подался вперёд и упал на спину. Ещё раз приподнялся и снова стукнулся затылком об лавку, во время чего левое веко приоткрыло глаз с белёсым зрачком. Рыцарь сипел-стонал-выл как будто бы склеенными губами. Юноша не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть и уже было подумывал о том, чтобы скоропостижно упасть в обморок.

Вот только упал Элазар. Опустился на край лавки во время третьей попытки подняться, свесился и рухнул на холстину. Конвульсивно задёргался в приступе падучей. Завыл ещё громче, опять же не разжимая губы.

— Элазар! Хватит! Хватит! Успокойся!

Двэйн надавил на плечи мертвеца, пригвождая к полу. Перестающий стонать и дёргаться рыцарь расфокусированным зрачком попытался рассмотреть юношу.

— Успокойся. Это Двэйн! Двэйн, — и добавил для надёжности: — ну-у, медуница. Помнишь?

Зрачок в раздумьях взглянул на потолок, украшенный религиозной сценой — восстающим из мёртвых Лазарем. И снова вернулся на, казалось, размытый образ Двэйна. К величайшему удивлению последнего, успокоился. Не шевелясь, не дыша — всё-таки труп — вопросительно хрипнул.

— Всё хорошо, — молвил Двэйн чушь, в чём сам с собой мысленно согласился.

Послышались шаги. Юноша не смог побороть сумасшедшую идею спрятать тело Элазара и, шикнув, видимо, с желанием сказать: «Не двигайся!», поволок к выходу во двор с чанами для вываривания. Не смог протащить тушу и до двери. С шагами послышался мальчишеский голос Ллейна, напевающего под нос песнь Хильдегарды Бингенской. Судя по шальному тону — с грубой шуткой в конце:

— Даруй нам в оный вселиться,

И пребыть в Тебе,

О сладчайший Жених,

Исторгший нас из…

На таинственном «из…» остановился перед скрюченным над смердящим трупом Двэйном. Смердящий труп, к несчастью, пошевелился и снова захрипел. Старик медленно, очень-очень медленно кивнул:

— Жив?

— Мёртв.

— Ага…

— Всё хорошо, — молвил Двэйн чушь. И чудо произошло.

— Так и есть. Всё хорошо. Даже прекрасно, говорю серьёзно. Вижу, что опосля обряда открылся у тебя невероятный дар. Я в благоговейном восхищении, однако ж, ничем не примечательный Двэйн, не могу не спросить, на кой тебе вздумалось возродить тело уважаемого маркиза де Верта? Его родственники жаждут получить кости на схоронение до празднования Дня святого Варфоломея. Мог бы начать опыты проводить хотя бы с хвоста мёртвой крысы. Скажем, заставить мышцы сокращаться.

— Это не маркиз де Верт.

Как будто в подтверждение слов Двэйна, Элазар завыл. Колдун снова кивнул с нарастающим безумием в глазах.

— Сия плоть, не являющаяся плотью маркиза де Верта, попыталась что-то сказать или просто издала звуки, каковые помнит его тело?

— Попыталась сказать. Как мне кажется…

— Ты, червяк, вселил душу в мёртвое тело?! — впервые за всё время закричал Ллейн. — А ну брысь!

Махнул рукой — юношу откинуло в сторону. Взмахом второй руки зафиксировал дёргающееся тело.

— Выварить! Тотчас! Ох, чертовщина!.. — часто задышал в бессмысленной попытке подумать. — Душа в трупе. Душа-в-трупе. Душавтрупе… Вываривать бесполезно. Останется она в костях. Раздробишь и сожжёшь — в пепле. Двэйн, встать! Быстро. Пока я держу эту мерз… это страдающее существо, объясни мне всё. ВСЁ! И не скупись, как ты обычно любишь, на детали. Ну!

Двэйн рассказал, не скупясь на детали. Старик истерично хохотнул, допел песнь Хильдегарды, ругнулся ещё раз пять.

— «Встретились под липами, у луга», чтоб их! «Медуницей стелены постели», мать их! — Потея от усилий, колдун опустил руку, тем самым освободив рыцаря. — Так вот кто ты, милок Элазар. Скажи-ка мне, чего это привезли твоё тело, а не тело маркиза де Верта? Лицо цело — вряд ли перепутали. Если, к слову, маркиз де Верт вообще существует.

— Это Божья воля, он хочет, чтобы мы разгадали…

— Не сметь! — Ллейн поднял руку, словно намереваясь ударить Двэйна, выпрямился, почти коснулся макушкой потолка с воскрешением Лазаря. — Не сметь приплетать Его имя! Ничего Он не хочет, во-первых, от магов, во-вторых, от мужеложцев. Это всё твой неконтролируемый дар и случай. Случай, с которым надо разобраться.

Далее заговорил спокойнее, безумие уступило место скрываемому, едва заметному азарту учёного:

— И мы разберёмся. Предупреждаю, Двэйн, я ежегодно плачу храмам деньги на чтение мессы за прощение грехов своих. Если окажется, что опосля случая этого в Судный день душа моя не попадёт в Рай, то в Аду тебе не поздоровится. А теперича к тебе, милок. Говори. Помнишь, как умер?

Милок Элазар глянул полуоткрытым глазом, шевельнул рукой, пнул скамью ногой. Провыл что-то, претендующее на отрицание.

— Ага. Отчасти работают лёгкие, трахея, гортань. Ртом шевелить не может. А вот членами потрясти — вполне. Не дрыгайся. Двэйн, не стой столбом, помоги перетащить рыцарёнка своего на стол. На тот, что в крови и с инструментами рядом. Узнаем, отчего помер, заодно ты просветишься. Господин милок, не дёргаемся, боли не почувствуешь. Поздно уже.

Просветиться не совсем удалось. Юношу начало рвать и рвало долго, после чего, опустошённый, он отполз в угол, где забился, сжался.

— Точно уйти не хочешь? От вонючих миазмов может второй приступ случиться.

Многозначное молчание Двэйна в данном случае означало «нет». Ллейн продолжил. Нажал наточенным лезвием на мягкий уголок грудины, повёл вниз по вздрагивающему телу до середины живота, буквально разделил туловище пополам. Приподнял края кожи, разлагающиеся органы пыхнули в лицо отвратительными волнами тепла. Мышцы всего тела случайным образом сокращались.

Колдун любовался, рассматривал, изучал долго.

— Отравили, — сказал наконец. — Было видно по цвету кожи, но цвет печени и желудка подтвердил мыслю. Чем отравили — не ведаю даже, ныне много чудесных средств. Отдышался, Двэйн? Хорошо. Беги за Вивьен. Залатаем твоего мёртвого красавца. Не обещаю, что прекрасен будет как при жизни, но, эй, он всё-таки мёртвый!

Мария проснулась ещё до рассвета, незадолго до первого молитвенного часа. Сквозь щели ставень в комнату проникала спёртая темнота. Женщина позволила себе некоторое время не вставать с кровати, чтобы прислушаться к жизни, руками прощупать живот в надежде почувствовать движения малыша. Почувствовала. Широко улыбнулась и чуть не расплакалась. День начинался волшебно.

Зажгла свечу, приоткрыла ставни. Окружённая колышущимися тенями и свежей прохладой, надела многослойное платье. Помолилась, при упоминании Святой девы возвышая голос с шёпота до негромкого пения. И не зря. Та девять раз дарила ей здоровых и сильных малышей. И девять раз спасала от родовых мучений, боли, в конце концов, смерти. Должна была спасти и в этот. Завязала волосы, прицепила к поясу омоньер, кожаный мешочек, взяла корзину и вышла в покрытый сумерками квартал мастеровых. Поспешила к рынку.

Обычно покупками занимались служанки, но сегодня был особенный день. Уже как две недели Мария не могла справиться с щекочущим воодушевлением, несходящей улыбкой. Дела на красильне шли идеально, солнце, казалось, согревало её одну из всей толпы, дождь не смел коснуться и волоса. Окружающие уверяли: она помолодела, заново расцвела. Чувство идиллии сгустилось, сдавило сердце. Именно поэтому сегодня она захотела поделиться этим чувством с близкими: слишком много для одной.

Вместе с следующим письмом Двэйну решила отправить посылку — коробку с тминными булочками и сливовым песочным пирогом. В последнее время женщина была слишком холодна со старшим сыном. Нет, любила его как и других своих детей. Но после случая на реке дарила внимания больше, чем остальным, в чём отдавала себе отчёт. А когда вырос, начала тем же вниманием скорее обделять.

Тминные булочки — страсть Двэйна. Для них надо было купить орехи. Сливовый же пирог являлся деликатесом для Ллейна, тёплые воспоминания о котором до сих пор радовали душу, хоть и не будоражили чувства. Сливы обычно раскупали до полудня. Чем раньше встанешь, тем лучше.

Рынок медленно оживал — как будто от прикосновения рассветных лучей. Мария, проходя между лавками, столами, прикрытыми навесом, отвечала на приветствия торговцев кивком. Зашла в павильон, миновала овощные ряды, только-только наполняемые работниками, остановилась во фруктовой лавке. Старушка в свете жирников развешивала медовые гроздья винограда в надежде бродящей красотой привлечь покупателей. В лавке женщина встретила и служанку Элазара, с которой была знакома.

— Госпожа, — девушка поклонилась, — у вас заболели все слуги?

— Нет, просто я чувствую себя слишком хорошо.

Девушка не поняла шутки. Присоединилась к выбору слив.