"Постыдная коробка" — так неофициально называлось хранилище, куда юноша прятал письма с творениями непризнанного творца. К этим стихам его по-извращённому влекло, ведь чтение их приносило "сердечные муки", повышение давления и лёгкую степень помутнения рассудка. Что не отменяло желания перечитывать их по нескольку раз.

— Все.

— Ты тоже чувствуешь эту эйфорию, зарождающуюся любовь?

Юноша помедлил с ответом. Он просто не понимал, как трактовать ощущения собственного тела. Любовь? А как это определить? Неприятные? Да нет. Наоборот. Ему спокойно и хорошо с Элазаром. А есть ли вообще правильный ответ?

— Кажется. Кажется, да.

Элазар всмотрелся в лицо юноши, чтобы убедиться.

— У меня подобное в первый раз. Нет, до этого, конечно же, проводил ночи с рыцарем, которому служил, когда был оруженосцем. С товарищами по мечу… Но всё то лишь плотские утехи. А вот прекрасное и волшебное, что влечёт к тебе даже после смерти...

Чтобы избавиться от смущения, Двэйн нетактично резко сменил тему:

— Что ты помнишь, Элазар, как ты умер?

Остановились на полянке, сели на покрытые высохшим мхом кочки.

— Колдун уже задавал такой вопрос после того, как объяснил, что меня отравили и привезли сюда под именем другого человека. Де Верта. Такой семьи даже не существует, на мой памяти. А насчёт последних воспоминаний – был примирительный вечер. Вкуснейшее вино, которое несколько раз продегустировал мой слуга… Но начать надо с другого. Опять же с нашей прогулки по рынку. Через несколько дней меня пригласили в суд по делу напавших негодяев. Оказалось, что их услуги оплатил мой брат, которого, конечно же, оправдали. Мы разругались. Он хотел всё наследство, мою часть земель. Помню, мне было очень больно и обидно. Враждовали несколько месяцев и, наконец, решили, как я считал, помириться. Дурак.

— Ты зол на него?

— Я что-нибудь предприму, это знаю точно. А насчёт злости — нет. Да и не помню уже, как это — злиться. Мелочи. Меня не интересуют ни брат, нм смерть. Пока что я чувствую лишь тебя, твою руку. Можешь обнять меня? Вдруг тепло передастся и телу.

Юноша тяжко вздохнул и обнял Элазара.

— Да. Покалывание и даже жар. Приятно. А что было с тобой за всё это время? Мне сказали, что тебя отправили сюда учиться какому-то ремеслу. Как оказалось, волшебству.

— Ага… Получилось примерно как с тобой. Мать решила полностью завладеть красильней, только вот не отравила, а записала в ученики к Ллейну, колдуну и, если я правильно понимаю, моему отцу. Интересно выходит.

— Прям как в моих любимых романах. Ты теперь тоже великий колдун?

Двэйн фыркнул Элазару в висок.

— Определённо. Могу оживлять мертвецов и лечить понос.

— Полезно… А ещё звучит неискренне. Зол на мать?

— Нет! Конечно же, нет. Она часто пишет письма, их подписывают братья и сёстры, присылает деньги, еду. Ну, если только чуть-чуть зол. На красильне всё было привычным, мне нравилось создавать чёрные цвета… Тут теперь тоже всё привычно. И веселее, хоть тяжело. Правда, благодаря тебе я пока что работаю меньше, чем должен.

Элазар, чьи руки до этого лежали на коленях, обнял Двэйна. Юноше показалось, что холодное тело рыцаря и вправду ожило, стало горячим. Но нет. Даже грудь не поднималась для дыхания. Разве что тогда, когда надо было вздохнуть перед тем, как что-нибудь сказать.

— Ты наконец-таки разговорился. Так непривычно.

— Прости. Больше не буду.

— Отнюдь, мне нравилось тогда и нравится сейчас. Продолжай, Двэйн.

Ллейн кивая слушал урезанный и рассказываемый по принуждению доклад Двэйна о чувствах Элазара, сидел спокойно, но, что было видно по глазам, сгорал от любопытства и азарта. Низко кивнул в финале и подвёл главный для себя итог:

— Эйфория и ярое влечение возникают рядом с некромантом… Прекрасно! Прекрасно и дивно! Тебе, ничего не значащий Двэйн, судьба предоставила возможность поднять из земли усопшую когорту, коя будет служить лишь за возможность коснуться одного твоего перста.

— Элазар не выглядит таким уж безвольным, — тон Двэйна казался слегка раздражённым. — И чего бы мертвецам просто не отрезать мой палец вместо служения?

— Общество милка рыцаря плохо на тебя влияет — гляжу, язык прорезался. Но правда твоя, чего уж. Нужны эксперименты, а не теории. Было б на самом деле неплохо отрезать твой перст и отдать Элазару, токмо вот вряд ли позволите, вам плевать на науку. Да? Ага. Узнать надо, что есть носитель той «эйфории». Вдруг даже волос с малообещающей макушки твоей сгодится. Найдём исток и проведём испытание по дням. Разницу ощущений милка записывать будем. Сегодня, что запомним, два дня до разложения. Активность мозга на пике: зрение, слух, обоняние, ориентация в пространстве и прочее. Отметим изменения, через два дня восстановим витальность тела и начнём сызнова.

— Безумный эксперимент.

— Цыц! То суть научный подход.

— Извращение и издевательство.

— Ты откуда вообще слово первое знаешь?

— Бессмыслица.

— Так, хватит! Бессмыслицей была идея перебрать сивухи, результатом чего явился ты.

Струна лопнула. Минуту тишина была непоколебима. Юноша не изменился в выражении лица, по крайней мере, попытался. Колдун опустил взгляд в пол, чуть сгорбился.

— Переборщил, чую, знатно. Двэйн, эй… Обиделся?

Медленный отрицательный кивок, слегка поджатые губы.

— Прости старую язву, морщинистую задницу. Речь остра у меня с детства, с возрастом уж сдерживать разучился. Ты всё же приятный результат… И во многом я горд за такого наследника. Двэйн.

Двэйн встал и не успел повернуться к выходу, как дверь, по мановению руки Ллейна, захлопнулась.

— Пожалуйста, токмо не сейчас, Двэйн. Обида и злость — помеха для колдовства, а ты готов к нему. Сегодня хотел начать я обучение, а потому прости дурака!

Юноша скрестил руки на груди. Ллейн уловил в его взгляде проблеск хитрости, однако вида не подал.

— Отстраню тебя от работы по замку на месяц, конечно же, не считая вскрытия тел в мастерской и лечения деревенщины. Без этого в нашем деле никак.

Поза не изменилась.

— Снимаю клеймо поносника.

Всё так же. Старик едва заметно улыбнулся. Ребячество, глупая игра в торги. Он мог бы отстоять своё мнение или, пользуясь незыблемым авторитетом изверга, наорать, приказать, не принимая возражений. Вполне мог. И получил бы он тогда чувство умильной потехи? Нет. Вот только всё равно Двэйна надо было сломить, победить даже в им начатой детской забаве. И, глядя на почти двухметрового юношу, невероятно похожего на него самого, колдун, уже не скрывая озорного оскала, нашёл путь к победе.

— Разрешаю мужеложство.

Двейн, не веря услышанному, поморщился, дескать, что?

— Месса по мне уплачена на несколько лет — душа, надеюсь, спасена. А вам с милком рыцарем терять нечего. Посему восстановлю работу его кутаса, немного с мозгом поработаю — и тандарадай, как говорится! Вкушайте плоды друг друга на здоровье. Наверное, семя его лишь глотать нельзя будет, хотя мелочь это.

Старик ожидал любой реакции: от рубиновой, ошпаренной стыдом кожи до лёгкой истерики. Но не такой, какую получил:

— Господин Ллейн, А вы займётесь… кутасом сегодня?

***

Письмо Марии принесло столько радости, сколько в своё время испытал Ной, вышедший из ковчега. А всё потому, что вместе с письмом пришла коробка, наполненная деревянными опилками, среди которых покоились два свёртка, что пахли выпечкой, сливами и орехами.

«Драгоценнейший мой сын Двэйн и любимейший друг Ллейн, отправляю вам сливовый пирог и тминные булочки. В них крупица моей нежности, кою вы обязаны вкусить! Ценю вас обоих.

Дома всё хорошо, разве что твоя младшая сестрёнка, Двэйн, слегка приболела. Подцепила заразу на реке, из-за чего сегодня начала чесать подмышки. Вскоре вылечится, волноваться не стоит. Я использую репейную мазь. Все интересуются о твоём здоровье и благополучии, а также ждут в гости вместе с «дедулей». «Дедуля», дети хотят увидеть мастера, обучающего их брата, так что ждём и тебя. К тому же твоё присутствие будет как никогда кстати.

Малыш вот-вот готов родиться, так мне кажется порой. Ломит спину, руки, ноги, словно он или она рвётся наружу. И боль эта приятна, сладка, даже если становится невыносимой. По утрам я чувствую, как маленькая ручка нежно касается меня, там, внутри. Святая Матерь! В такие мгновения мне хочется плакать от счастья…

Не могу не предупредить насчёт пирога. Слегли, покрывшись странными шрамами, служанка Элазара и одна отвратительная старуха-торговка. Обе пробовали сливы. Вряд ли это как-то связано, ведь пирогов я испекла несколько, их отведала вся наша семья, включая слуг и соседей, но… Но всё же бережёного бог бережёт. Пусть Ллейн проверит.

Как бы то ни было, вскоре жду обоих у себя в гостях, любимые мои!

Ваша Мария.

Кстати, вы видели комету? Ужасное зрелище! Ллейн, обязательно напиши, что всё это значит. Ещё раз прощаюсь».

***

— Ты что-нибудь чувствуешь?

— Когда ласкаю себя сам — нет, как и напряжение от того, что он встал. Попробуй ты, ухвати рукой. Да, так. Да, да, да. Теперь чувствую. И начинай двигать. Сжимай сильнее, не бойся, особенно на головке. Ага. М-м-м. Прекрасно. Прекрасен и ты, Двэйн, тем более когда краснеешь. Всё. Остановись — торопиться не надо — и не дёргайся. Теперь давай я с тобой поиграю. Ты ел недавно?

— Да… А зачем тебе знать?

— Просто. Жаль, что ел. Тогда играть не буду, но покусаю и оближу. Кажется, я ощущаю твой вкус. И ощущения эти ярче и ярче, чем ближе я к паху. Чего вздрагиваешь? Щекотно?

— Ага. Элазар, а ты можешь… целиком заглотнуть?

— Вполне. Позывы к рвоте не ощущаю. Могу, если хочешь, и откусить.

— Элазар!

— Щучу. С тобой возрождается моё мёртвое чувство юмора. К слову о том же юморе: забавно выходит, что ты выше, но у меня всё равно больше…

— Элазар!!

— Работаю молча, так и быть.