— В доме. Жива.

— Слава богу!

Рыцарь хотел остановить бросившегося к двери Ллейна, но, не чувствуя рук, протянул укороченную культю.

— Колдун! Где Двэйн?

Старик остановился у порога.

— Вскоре будет. Надеюсь… Он решил спасти нас всех.

— То есть как?! Колдун?!

— Ты слишком эмоционален для мертвеца. Двэйн решил договориться со Смертью, о большем не ведаю. Понимаю твои волнения, токмо помочь не могу. Жди, милок Элазар, жди и надейся.

Мария спускалась по лестнице, когда Ллейн зашёл в дом. Радостно вскрикнула и, чуть не упав, бросилась к старику. До объятий не дошло. Рядом со старым другом она замерла, нерешительно сжав руками юбку. Заплаканными глазами смотрела как на святого.

— Мария, — невольно выдал он. — Я не надеялся…

— Ллейн, дорогой, шестеро, их осталось всего шестеро, если с Двэйном всё в порядке! Где он?

— Всё, обещаю, в порядке, спокойнее. Скоро будет…

— Ты должен спасти их! — снова перебила его женщина. — Исцелить от этого смрада, как однажды исцелил мужа. Пошли, дорогой, наверх, прошу. Быстрее.

— Мария, — детский голос дрогнул, Ллейн мгновенно побледнел, — а что насчёт тебя? Я вижу: ты что-то скрываешь.

Женщина быстро расшнуровала, слегка порвала лиф сбоку, стянула рубаху с плеча. Открылись налившаяся грудь и натянутый крупный живот. Подняла руку, чтобы показать подмышку с небольшой тёмной опухолью.

— Мелочи, — отмахнулась Мария. — Пока ждала вас с Элазаром, чувствовала, как они возникают, как появляется боль: одна — во всём теле, другая — в голове, последняя — в этих шишках. Но Святая Дева спасла нас! Ты здесь. Пойдём. Начни с детей, не с меня. Им хуже. Молю, Ллейн, быстрее! Ллейн? Ллейн, что не так?

Высоченный старик сжался и будто уменьшился. Опустил взгляд в пол.

— Ллейн? — Женщина оглянулась, услышав плач сверху. — Ради всего святого!

— Я, — медленно зашептал он, — не смогу спасти всех, Мария. Только одного. И то не при смерти.

Он до сих пор смотрел в пол и поэтому не мог видеть взгляда женщины. Да и не хотел знать, как изменится выражение её лица после предложения:

— И этим одним, кого я спасу, станешь ты. Больше никто.

Ему пришлось пересилить себя, чтобы узнать ответ. К тому же она не отвечала. Слезы текли по щекам Марии. Женщина приоткрыла рот, задыхаясь от чувств, схватилась за оголённый живот. И замерла. То ли слушая плачь, доносящийся сверху, то ли размышляя. Ядовитая, злобная улыбка возникла неожиданно. Очень, очень злобная — ярость, безумие и религиозная смиренность, когда улыбаешься лишь одними губами. Казалось, Мария плотно сжала челюсти. И тем удивительнее было то, что голос её был спокойным и даже безразличным.

— Нет. Спасибо за предложенную помощь, Ллейн, но нет. Уходи.

Натянула рубашку, поправила лиф платья — готова. Она готова. Пошла к лестнице. Колдун хотел остановить Марию — свалить параличом, затуманить разум, сделать хоть что-то. Вот только не сделал. Это отняло бы все силы. Да и как он мог?

Остановилась у проёма, обернулась. Губы дрожали.

— Уходи.

Ллейн ушёл. Шатаясь, вышел из дома. Старость, до этого едва ощутимая, сдавила шею, из-за чего едва получалось дышать, а покрытый дымом город кружился перед глазами. Слабак. Неудачник. Ничтожество.

Элазара нигде не было. Вивьен стояла у экипажа, механистически гладила нервного мерина и самозабвенно любовалась пылающими вдалеке кострами. Чем теменей становилось, тем ярче горел «огонёк». Заметив колдуна, нехотя отвлеклась и отчиталась:

— Рука шита. Как раньше, как в мастирской. Больше ни пухлый. — Указала на «огоньки» и нерешительно уточнила: — Огоньки!

— Огоньки, — кивнул Ллейн, пустив слезу. — Они самые. Вивьен… Подойди ко мне. Видишь тот дом? Дом, Вивьен, не огоньки. Помоги женщине в нём. Шагни ещё ближе. Я коснусь твоей макушки, и ты увидишь огоньки. Не бойся.

Блаженная взвизгнула от обжигающего разряда, что прошил её тело, на секунду ослепил. И осознала, что огоньки в её голове, те, что мешали думать, пропали. Теперь Вивьен видела и понимала всё. Какая же лёгкость, ясность!

Ллейн скрутился у её ног, хныча, постанывая. Выдавить из себя старик мог только нечленораздельный поток. Потерял разум. Девушка едва удержалась, чтобы не пнуть колдуна. Трус! Он знал, насколько она сильна, и годами игнорировал! Столько жизней могло быть спасено, прояви он каплю самопожертвования! Столько всего она могла сотворить, столько королей заставить покориться… Комета предвещала не чуму. Комета предвещала её, Вивьен!

Вивьен даже не взглянула на дом, о котором ей сказал старик. Девушка пошла навстречу Смерти, чтобы спасти этот мир и склонить его к своим ногам.

***

Несколько часов до этого Двэйн попросил — нет, даже приказал высадить его у города. Сделал это так уверенно, будто искренне понимал, чего хочет. Ллейн подчинился, осознавая намерение ученика. Пожелал удачи. Оставшись один у прилеска, обрамляющего дорогу, юноша некоторое время выжидал, слушал пение птиц, равнодушных к чумному аду. И, наконец, совладав с собой, позвал её.

Как и в первый раз, она явилась для него в чёрном хитоне, возникла из тени желтеющего бука, конечно же, в образе женщины. Ведь примитивные умы людей нуждались в примитивных образах. Подождала, пока он, дрожащий от страха, подойдёт.

— У тебя не только интересные глаза, но и любопытный рот. Когда мне надоест видеть тебя живым, я всё же вскрою тебе череп и покопаюсь в мозгах, дабы червяков с подобным твоему отклонением давить ещё в личинках. Вы утомительные, хоть и забавные. Я слушаю, Двэйн.

— Прекрати всё, что ты делаешь.

Смерть глядела ласково, словно на своего ребёнка.

— Уверен, что всё? И позволить жизни засорять эту землю? Двэйн, я обязательна, я необходима. Что должно умереть в своё время, то погибнет. Это раз… Смотри.

Он нехотя посмотрел. С ветки камнем упал дрозд, тело птицы разбухло, истекло гнилью и тут же усохло, опало. Но это не всё. Бук, на котором сидело бедное существо, начал стремительно осыпаться желтеющими листьями, на лету превращающимися в смрадную кашу. Ствол покосился, казалось, чтобы с треском обломиться, но лишь хлюпнул гнилью и вяло придавил тельце дрозда.

— Два. Моя прихоть превыше всего. Что мне хочется погубить, то погибнет. Не тебе решать, просить, а тем более приказывать, червяк.

— Это несправедливо!

— Справедливость — размытое понятие, хотя бы потому, что придумали его вы, как и любовь, сочувствие, зло и добро, но!.. — Улыбка стала шире. — Но есть то, что существовало до вас, чему подчиняюсь даже я. Одни называют это правилами, законами, другие — жизнью, однако правы из вас те, что используют слово «игра».

Юноша кивнул, хоть и не понял.

— Почему наступает зима? Почему поют птицы? — продолжала Смерть. — Почему ты когда-нибудь умрёшь? Потому что это игра. Вы, люди, единственные относитесь к ней слишком серьёзно – ваши проблемы. Проиграл твой возлюбленный Элазар, которого ты навеки заточил в гниющей плоти. Проиграли твои братья и сёстры, вот-вот готова сдаться мать. — Двэйн скрежетнул зубами. — Я же предлагаю тебе иную игру. Игра эта для тебя – спасение, а для меня – развлечение. Вопрос от меня, от тебя — ответ, за который получишь приз и наказание. Задам я вопрос не только тебе, а всем страдальцам, связанным с тобой.

— Приз и наказание?

— Смотри.

Из-под мёртвого ствола послышалось обиженное щебетание. Показался клюв. Дрозд едва вылез из-под бука. Попытался взлететь, но, измазанный гнилью, упал. Поскакал прочь.

— Я Смерть, а потому могу предложить жизнь. И, конечно же, погибель.

— Как узнать правильный ответ?

— Загадка даже для меня. Выбирай выгодный — не ошибёшься. Ну что, согласен?

— Да!

— Тогда ответь: ты бы выбрал жизнь для всех, что гибнут от чумы, или жизнь для Элазара?

Двэйн подавился воздухом, закашлялся. Кашлял долго, даже когда уже не хотел. Смерть терпеливо ждала. И всё же настал тот миг, когда ему, бледнея, пришлось дать ответ:

— Для всех…

Юноша хрипнул, как будто его ударили в грудь, и упал замертво. Приз получен, наказание – тоже.

***

Элазар бежал к воротам, когда всё его тело прошили иглы боли. Боли! Рыцарь упал на колени, заорав, рухнул на бок, почти касаясь чумных трупов, сваленных на углу. Он свернулся, скрючился, как новорождённый, засмеялся сквозь слёзы. Неожиданные страдания были по-извращённому сладки, ведь он их, чёрт возьми, чувствовал! Он жил!

— Вставай, — приказал ему строгий женский голос.

Боль не пропала, а лишь слегка утихла. Элазар приподнялся на руках и взглянул сверху вниз — это всё, на что его хватило. Женщина в черном хитоне, стоящая перед ним, была подозрительно знакома.

— Я задам тебе один вопрос, слышишь меня? Только один. Он простой и от него всего лишь будут зависеть судьбы знакомых тебе людей. Ты меня понимаешь?

Глаза Элазара расширились от ужаса. Воспоминания нахлынули внезапно: она завлекла его во тьму, когда он умер. Нет, это невозможно. Неужели она… Смерть?

— Конечно же. А кто ещё? Не отвлекайся. Скажи, Элазар, для кого бы ты выбрал жизнь: для матери своего обожаемого Двэйна или для всех этих чумных бедолаг, дюжина которых валяется рядом с тобой?

 Кто-то в этой дюжине пошевелился, застонал. Либо просто лоснящееся тело скользнуло вниз.

Ясность мысли возвращалась к Элазару медленно, и с каждой секундой ему становилось всё страшнее от осознания происходящего. Он пытался промограться, но, к сожалению, Смерть, стоящая перед ним, всё никак не пропадала. Наконец, пришлось сделать выбор:

— Я… Им, — указал на мертвецов, освещённых отблесками костров. — Им.

Смерть стала тьмой, а трупы, как и были, остались трупами.

***

Мария очнулась в окружении детей. Окоченевшие ручки младших дочек вцепились в её юбку, а застывшие в крике лица сыновей с едва заметной надеждой смотрели на мать. Выкидыш лежал у её ног, измазанный кровью и покрытый белёсой плёнкой. Все они были мертвы. Все. Кроме неё, что мгновением до этого перерезала себе горло.