3. Великолепные

3. Великолепные

г.Бломан, 500 м

— Стой, Ларс! Дай мне бинокль, быстро.

Медведев заметил какое-то движение в тундре на другой стороне фьорда и разглядел в бинокль большое стадо оленей. Трудно даже приблизительно подсчитать количество голов. Олени паслись на протаявших от весеннего солнца участках, и это был хороший знак. Первые живые существа за сегодняшнее утро — такие привычные, мирные.

Рассматривая в бинокль стадо и пытаясь увидеть хозяйские метки на ушах животных, Медведев вдруг наткнулся на странного оленя, стоявшего на задних лапах, будто человек. Не веря своим глазам, он увидел человеческое лицо, покрытое густой короткой шерстью. Щёки, лоб, нос — везде шерсть. Лицо медленно, словно ощущая на себе чужое внимание и пытаясь найти его источник, повернулось и уставилось прямо в объективы бинокля. Медведев содрогнулся от взгляда жутких чёрных глаз. Закачался от внезапного головокружения и согнулся, опорожняя желудок себе под ноги. Ларс придержал его, не позволяя упасть на колени, выхватил из упавшей руки бинокль и надолго приник к окулярам. Потом озадаченно сказал:

— Знаешь, это же Оленья Хозяйка. Обличьем — женщина, но вся в шерсти, приглядывает за стадами, когда они кормятся в тундре. Всё сходится…

— Ты её знаешь, эту хозяйку? Она из вашей деревни?

— Нет. Она вообще не из деревни…

— А откуда?

— Она из Верхнего мира, Алекс. По саамским верованиям, она — богиня. У нас говорят — Хозяйка.

Медведев уставился на Ларса, пытаясь понять, не шутит ли он. Увидев, что тот абсолютно серьёзен, сказал:

— Ларс Нила Хиванд, я вырос на севере, я знаю эти сказки про нижний, средний и верхний миры, но ты же не веришь в то, что они реально существуют? Эти легенды ещё из дохристианской эпохи. Скажи мне, что ты пошутил про Оленью Хозяйку!

— Вообще-то, я не христианин и верю в эти сказки. — Ларс обиделся. — Как можно не верить, если вот она — стоит перед тобой, вся обросшая оленьей шерстью, и ходит на двух ногах?

— Понятно. Ты в это веришь, а я нет... У меня снова кружится голова. Давай поднимемся ещё немного, пока не покажется Тромсё, и на этом завершим наш поход. Тут что-то не так, я не понимаю, в чём дело.

— Мне дед рассказывал, что северное сияние может обмануть путника, и он будет долго плутать, не узнавая знакомых мест. Как зачарованный. Может быть, нас северное сияние запутало? Под утро небо совсем красное стало, я такого никогда не видел. У норвежцев есть предание, что северное сияние — это мост между мирами…

— Достаточно о преданиях! Мы с тобой не норвежцы. У нас приборы отказали, и мы по карте сюда пришли — может, мы вообще не на Бломан взбираемся? И тот остров — не Венгсо, и рыбзавода там никогда не было? Ты уверен, что это Бломан?

Ларс начал задумчиво осматриваться. Медведев был здесь один-единственный раз во время Праздника встречи солнца, но отлично помнил и саму гору, и вид, с неё открывающийся, — нет сомнений, что они на Бломане. Смешно, что саам серьёзно воспринял его подозрения.

— Ларс, я пошутил. Двигаемся дальше. Как же меня мутит…

***

Тогда, в январе, столько солнца тут не было.

Люди собрались у сейда, но не вплотную к нему, а чуть поодаль, присели кто на камни, кто на снег. Нойд, сидя у костра и постукивая роговым жезлом в маленький шаманский бубен, расписанный древними символами, затянул хриплым голосом протяжный йойк. Медведев не понимал смысла пения и не был уверен, что кто-то другой понимал, — возможно, ритм и тембр голоса были важнее, чем слова. Он закрыл глаза и поддался этому ритму, впустил в себя глухое «пум-пумм, пум-пумм» и хриплые причитания нойда. Виски ещё бродило в его крови, согревая и опьяняя. Вдруг он почувствовал движение возбуждённой людской массы вокруг себя, открыл глаза и увидел Ларса, стоящего у костра и обнимающего одной рукой белую олениху.

В другой руке он держал короткий нож.

Быстрый удар ножом в сердце — и важенка, бережно придерживаемая за шею, опустилась на колени, а затем легла на снег у ног саама. Нойд продолжал бить в бубен. Его пение, лихорадочное и подвывающее, оборвалось на высокой ноте, когда Ларс подал ему чашу, наполненную дымящейся оленьей кровью. Нойд принял её двумя руками и, стоя на коленях, начал лить тонкой струйкой прямо в костёр. С первыми каплями крови, упавшими в огонь, небо позади нойда и Ларса вспыхнуло и показался краешек солнечного диска — невыносимо яркий, обжигающий сетчатку до слёз. Медведев зажмурился от боли. Он хотел отвернуться, но увидел, что нойд протянул ополовиненную чашу Ларсу и снова принялся стучать в бубен.

Саам встал во весь рост, откинул меховой капюшон и начал пить мелкими глотками, запрокидывая голову назад. Большой кадык ходил по его горлу вверх и вниз. Позади Ларса из-за гребней поднималось солнце — огромное, горячее, ослепляющее. И когда Ларс сделал последний глоток и отнял чашу от кровавых губ, люди закричали от радости. Они поздравляли своего родича и приветствовали светило, которые оба вступали в новый жизненный цикл. Все поднялись со своих мест, потянулись ближе к жаркому костру и Квикку, который продолжал шаманить, — бросил в огонь щепотку сахара и соли, муки и перца, чая и кофе. В костёр были вылиты пузырёк с соляркой и пузырёк с маслом, а напоследок нойд вытряхнул порох из охотничьего патрона. Огонь пыхнул и осел.

Дети сгрудились вокруг Квикка и протягивали ему свои подарки для духов — кто рисунки, кто маленькие поделки. Крошечный снегоход, санки, домик, фигурки собак и оленей — всё сгорало в огне. Квикк уже не бил в бубен, он ласково разговаривал с детьми, рассказывая что-то интересное, судя по жадному вниманию, с каким дети его слушали. А взгляды взрослых были устремлены на юг, где солнце, приподнявшись на половину диска и показав людям, что злые духи его не украли и не погасили, начало стремительно падать за горизонт. Всего несколько минут длился день, но саамы знали, что с этого момента солнце будет светить дольше и дольше — и так до тех пор, пока однажды не останется на небе на всю ночь и не покинет его шестьдесят благословенных дней.

***

г.Бломан, 700 м

Они сняли лыжи в том месте, где в январе оставляли снегоход, и продолжили путь пешком. Ларс шёл вторым, чтобы страховать пошатывающегося от головокружения штурмана. Под ногами Медведев видел вытесанные в камне ступеньки, которых не заметил в первый раз. Он медленно передвигал ноги, шаг за шагом поднимаясь в гору. Перед глазами снова рябило, и когда он увидел мягкие оленьи пимы выше по тропе, то в первый момент решил, что бредит. Но пимы быстро сбегали по ступенькам, и Медведев поднял голову, разглядывая человека напротив, — древнюю старуху с голым младенцем на руках. Она во весь рот заулыбалась Медведеву и Ларсу, о чём-то заговорила на саамском, но оба они ошарашенно молчали. Тогда старуха громко рассмеялась, обошла мужчин, застывших на тропе, и легко заскользила вниз, прижимая ребенка к груди.

— Что она сказала? — у Медведева так звенело в ушах, что он боялся не расслышать ответ.

— Я не понял точно... — Ларс выглядел озадаченным. — Она спросила: «Кто из вас останется на этой горе?»

— И что это значит? Это такое саамское приветствие и пожелание доброго дня? Кто она?

— Я не знаю, Алекс, я не знаю... Останься здесь, а я быстро поднимусь на вершину, попробую рацию и посмотрю на Тромсё. Я вижу, тебе снова плохо.

— Ну уж нет, осталось меньше часа ходу, я хочу сам увидеть город и проверить рацию. Возможно, если бы я мог подкрепиться капелькой виски, мне было бы легче, — язвительно добавил Медведев.

— Ага, возможно, — легко согласился Ларс. — Но ты больше не пьёшь.

***

Медведев не пил с того дня, когда встало солнце. Он не сразу понял, что случилось. Они уже поели свежей оленьей поджарки, приготовленной над камином в большой веже, уже пообщались с многочисленными родственниками Ларса и капитана Нюсто, уже спустились до снегохода и долетели на нём до подножия горы, где приютилась деревушка морских саамов. Они даже вернулись на траулер, где Медведев снял свой толстый пуховик и вдруг увидел выкатившуюся из внутреннего кармана флягу. «О, вискарик, как же я забыл?» — подумал Медведев, отвинчивая крышку и поднося флягу ко рту. И тут алкогольный дух так остро шибанул ему в нос, что он скривился и фыркнул. И сразу понял: что-то не так! Он попытался ещё раз понюхать и глотнуть — и не смог, слишком неприятный вкус и запах. Просто отвратительный. Мрачнея, он пошёл в камбуз и вскрыл банку с пивом так резко, что пена хлестнула из отверстия. Медведев влил немного пива в рот, и едкая горечь заставила сплюнуть его в раковину.

Ларс появился в дверном проёме на фоне ночного неба. Он молча стоял и смотрел на штурмана с банкой пива. Медведев вспомнил неприятный разговор в сауне рыбзавода, вспомнил слова «Пей, пока хочется» и свой неожиданный, какой-то глубинный испуг, когда Квикк испачкал его губы жирной золой из камина. Закипая, но пытаясь казаться спокойным, Медведев подошёл к Ларсу:

— Ты случайно не знаешь, почему я не могу выпить ни виски, ни пива?

Ларс, даже если бы и хотел, не смог бы соврать — не с его лицом. Он сморщился, будто ему больно, и промямлил:

— Ты сможешь… потом. Когда не будет плохой тяги, ты сможешь выпивать ради удовольствия. Если захочешь…

— Что ты сказал?! — взревел Медведев.

Он разразился потоком трёхэтажных ругательств на русском языке, поминая и Ларса, и нойда, и грязное саамское колдовство, о котором его предупреждали норвежцы и русские, и вообще все, кто с ним сталкивался. А сталкивались многие. Ларс хоть и не разбирал по-русски, но догадался, о чём речь, и защищался: нойд не мог ничего сделать без согласия Медведева, а значит, согласие на обряд было получено, и чего теперь кричать? Медведев замолчал, вспоминая разговор в веже. Спросил только:

— Что ещё мне было сделано?

— Откуда мне знать, о чём вы договорились? Квикк делает только то, что было обговорено между ним и человеком.

«Я хочу жить по-другому и быть счастливым», — вспыли в памяти слова, которые он сказал саамскому нойду.

— Ларс, ты не должен был так поступать со мной! Я думал, что мы друзья, но ты поступил не по-дружески. Я тебя не прощаю и не хочу с тобой общаться.