7

Лохвицкий вошел в просторную приемную перед кабинетами управляющего и главного инженера и, не снимая папахи, прохрипел, обращаясь к Ляхину:

— Где получить пушки из ремонта?

Ляхин, скучавший за внушительным английским бюро, взглянул поверх очков, соблюдая солидность, подобающую новой должности секретаря.

— Кто будешь?

Услыхав, что перед ним командир Камышловского полка, о славных боевых делах которого было известно на заводе, Ляхин сперва не поверил. Он поднял очки на морщинистый лоб, внимательно разглядывая грязный полушубок с оторванной и обгорелой полой.

— Что? Не похож? — Лохвицкий хотел засмеяться, но вместо этого у него в горле что-то забулькало.

— Документы, — строго приказал Ляхин.

— Молодец. Проверяй!

Комполка протянул потрепанное удостоверение. Ляхин прочел бумажку, рассмотрел штамп и печать и, старательно сложив, вернул.

— Действительно… командир! — И опустил очки на переносицу.

Лохвицкий подошел к печке, потрогал белоснежный кафель.

— Топили… Хорошо…

Ляхин заметил: руки у командира маленькие, как у женщины, с набухшими разводьями вен, а на мизинце правой руки перстень старинной работы. «Из бывших», — с неприязнью подумал Ляхин, но тут же невольно пожалел пожилого человека, устало прижавшегося к печке.

— Кипяточком побалуешься? — спросил Ляхин. — Все одно Прохора… гм… товарища Пылаева дождаться надо.

Ляхин налил в жестяную кружку кипятку из большого медного чайника и подал Лохвицкому.

— А сластей нет. Хлебаем и припоминаем, как раньше рафинадом баловались.

— Спасибо, — просто ответил Лохвицкий и, сняв папаху, придвинул стул к печке.

А Ляхин, все больше поддаваясь охватившей его жалости, вынул из ящика бюро ломоть хлеба и отломил половину.

— На.

Лохвицкий ел хлеб маленькими кусочками, запивая кипятком с таким удовольствием, словно его угостили неизведанным кушаньем.

— Ох, и прет Колчак! Что ни час — ближе… Подзадержать бы, а, товарищ командир?

— Подзадержать? — передразнивая, ответил Лохвицкий. — А позвольте спросить: чем? Голыми-то руками? Патронов нет, пушки старые, еще с германской, а у них все новенькое, иностранное.

Почувствовав, что командир не может говорить спокойно и ему нелегко признаваться в слабости своего полка, Ляхин захотел подбодрить его.

— Дай срок, всего будет, еще покрепче иностранного. Перетерпеть надо. Буржуй не дурак. Не хочет, чтобы мы силу набрали, торопится удушить нас. Понял, а?

Командир полка несколько раз кивнул головой.

— То-то оно, голуба.

Голова командира в знак согласия опять опустилась, но больше не поднялась. Он спал, и Ляхин осторожно, чтоб не разбудить, вынул из рук Лохвицкого пустую кружку.

Валюженич нервничал. Ремонт очередной партии орудий затягивался. А белые уже в Калино, и ждать выхода из ремонта всей партии нельзя: надо получить хотя бы то, что уже готово. Валюженич добился от начальника управления Дымчинского предписания выдать его артбригаде все отремонтированные на сегодняшний день орудия. Об этой бумаге Валюженич договорился с Дымчинским заранее.

На лестнице Валюженича окликнул знакомый голос. Сверху, догоняя, спускался Стогов. Розовощекий, словно только что после ванны, начальник военных перевозок выглядел как человек, довольный всем происходящим и, прежде всего, собственной персоной.

— Могу подвезти на машине. Вам куда?

— На завод.

— О, и я туда же.

В автомобиле Стогов поинтересовался, почему Валюженич не был вчера у Любашова на очередной партии в преферанс?

— Задержался на совещании.

— Не сегодня-завтра к нам прибудет Дикопольский. Он привезет директивы Дядюшки.

Потом с торжеством рассказал, что вчера «свои люди» нарушили телефонную связь на станции Григорьевской.

— Этакий забавный камуфлет в разгар передислокации корпуса!

Погрузка заводского оборудования в вагоны была закончена ранее срока. Сразу стало тихо на заводском дворе. Обезлюдел он, замело снегом дорожки между цехами.

Прохор как вышел из завкома с шапкой в руке, так и шел по двору, не надевая ее и не чувствуя мороза. Теперь он не сомневался: воду замутил Сенцов. Пользуется тем, что на завод за военные годы пришли новички из окрестных деревень. Копались они раньше каждый на своем клочке земли, зная: никто в беде к ним на помощь не придет. Надеялись только на себя да на господа бога. Не могут позабыть свое собственное ради общего. А тут еще все осложнилось, спуталось. Привычная и размеренная жизнь завода нарушилась. И Сенцов с компанией стараются. Шел Прохор и тяжело думал: что же делать?

— Эй, Прохор, надень шапку — чай, не лето!

Только теперь он заметил идущего рядом Никиту Черноусова.

— Брат рассказал: поймали крупного эсера. Нашли у него письмо. Готовилось восстание. Ниточки ведут на завод. Хорошо — успели оборудование вывезти. А что у тебя слышно? Как ремонт?

Прохор, волнуясь, рассказал о новых неприятностях.

Черноусов его успокоил: сознательно волынят те, кто затаил звериную злобу против власти Советов. Таких на заводе мало. Остальным надо помочь разобраться, где настоящая правда. Пусть сегодня же старые рабочие поговорят с людьми — задушевно, сердечно.

— Займись сам этим, я пройду в завком, — сказал Черноусов. — А Сенцова из завкома выведем. Скользкий человечишко.

Елистратов принес в папке бумаги на подпись Таганцеву. Узнав, что у печки спит командир полка, он полюбопытствовал, как дела на фронте. Ляхин махнул рукой. Столько горькой безнадежности было в этом жесте, что Елистратов закрестился, скороговоркой повторяя: господи, помилуй.

Ляхин невольно улыбнулся:

— И чего перетрусил? На заводе без году неделя, делов — только бумажки из одной папки в другую перекладывать.

— Смеешься? Сколько служащих разбежалось, как крысы с тонущего корабля, а я? — Елистратов вздохнул: — С такими же дураками остался. Чувствую: в петлю лезу, а остался…

Ляхин, наклонив лобастую голову, глянул поверх очков.

— Совесть, значит, имеешь.

— Колчак за эту совесть ррр-аз и на столбик, — Елистратов опять шумно вздохнул. — Раньше с непривычки голова раскалывалась: кругом ухает, свистит, как в преисподней, а вчера и сегодня на заводе, ай-ай-ай, тишина, будто в доме больной.

— Не говори! — Ляхин не сдержал набежавшую слезу. — Душа изболелась.

А Елистратов, не обращая внимания на то, как тяжело слушать такие слова старому рабочему, продолжал:

— Сколько всяких машин тю-тю. — Он свистнул. — Едут где-то в вагонах, а куда едут? Зачем? Кто на них работать будет? Затеряются, не дай бог! Пропадут!

— Хватит, заскулил, — крикнул Ляхин. — Вывезли, значит — нужно. — И перешел на официальный тон. — К Ростиславу Леонидовичу? Он у себя.

Елистратов, приоткрыв дверь и просунув осторожно голову, почтительно спросил:

— Товарищ Таганцев, разрешите?

Из кабинета рявкнули что-то неопределенное. Поняв, что Таганцев не в настроении, Елистратов, прикрыв грудь, как надежным щитом, папкой с бумагами, скользнул в кабинет главного инженера. Пробыл там Елистратов недолго и появился обратно так стремительно, будто его вытолкнули. В приемную в это время вошел Прохор.

— Ни одной бумажки не подписал, — сокрушенно вздохнул Елистратов, старательно завязывая на папке тесемки.

— Почему? — заинтересовался Прохор.

— Отказался категорически. Не имею, говорит, касательства.

— Ну-ка, дай!

Елистратов, прежде чем подать папку, торопливо развязал тесемки. Прохор просмотрел бумаги.

— Мудрует чего-то. Сам к нему зайду.

Но только Прохор взялся за дверную ручку таганцевского кабинета, дверь отворилась и вышел Сергей. Столкнувшись с отцом, он остановился. Они смотрели в упор друг другу в глаза — кто первым не выдержит взгляда. Но характер у обоих одинаково неуступчивый.

Едва дверь за Прохором закрылась, Елистратов сказал, ни к кому не обращаясь:

— Как чужие!

Сергей посмотрел на него:

— А мы чужие и есть.

Ляхин крякнул, а Елистратов с удовольствием подумал, какой у него собачий нюх. Еще в поезде обратил внимание на Сергея. Не ошибся.

В завкоме никого не было. Никита Черноусов хотел уже уйти, но зазвонил телефон. Никита взял трубку.

Звонили с вокзала. Вагоны с оборудованием не отправлены. Хотя начальник отдела перевозок Стогов заверил: состав уйдет в первую очередь. И он ушел, но только на товарную. Там его загнали в тупик. Сказали: нет паровозов. А рядом стоял состав со всякой канцелярской рухлядью, для него паровоз отыскался.