Черноусов зло швырнул трубку на металлические рычажки и поспешил в контору, чтобы передать эту новость Пылаеву.

В кабинете главного инженера, нарастая, грохотал густой бас Таганцева. Разговор происходил крупный. Ляхин хотел пойти туда, но не решился.

— Двое дерутся, третий лишний, — философски заметил Елистратов, подвигаясь ближе к двери, чтобы разобрать, о чем идет спор.

Только Сергей спокойно, будто ничего не происходит, точил карандаши, да возле печки похрапывал командир Камышловского полка.

Вдруг дверь распахнулась и выбежал разъяренный Таганцев, следом появился Прохор все с той же злополучной папкой, из которой во все стороны торчали края служебных бумаг.

— Кто дал тебе право так разговаривать, а? Что ты за персона? — гневно наскакивал Таганцев.

— Разве не знаете? — обычным тоном ответил Прохор, и только побледневшее лицо и дрожащая в руке папка выдавали его состояние. — Запамятовали? Управляющий заводом.

Таганцев захохотал язвительно, как делали на сцене мелодраматические злодеи.

— Сергей, слышишь? Твой отец управляющий заводом? — И снова демонический фальшивый хохот. — Заводом? Тем, что отправлен неизвестно куда? К этому заводу на колесах инженер Таганцев касательства не имеет! Захочу — плюну на все и уйду! Да, да — плюну!

Прохор не выдержал:

— Захотели одни тоже плюнуть на нашу власть, а их в подвал! Самого благочинного забрали… Не плюй, не то…

Прохор стукнул папкой по столу. Бумаги, вырвавшись на свободу, весело разлетелись по всей приемной. Спавший Лохвицкий проснулся. Елистратов, забыв служебные обязанности, вышмыгнул из приемной вместо того, чтобы собрать с пола все эти «входящие» и «исходящие».

— Грозишь? Думаешь испугать?

— И ты не пугай. Не из пугливых!

Каждый из них кричал, не слушая другого. Ляхин старался их успокоить, но — куда там! На крик собралась вся контора. Столпились в коридоре, сгрудились в дверях, любуясь неожиданным развлечением — ссорой начальства.

Ляхин вцепился в Прохора и тащил его от Таганцева, которого держал за плечи прибежавший из чертежного бюро Вадим.

— Четверть века в конторе, а подобное гала-представление впервые! — ехидничал бухгалтер Любомиров, вставший на стул, чтобы получше было видно.

Валюженич и Стогов попытались попасть в приемную, но не удалось. Из-за спин, пробкой закупоривших широкую дверь, они слышали только отдельные выкрики.

Порядок навел Черноусов. Недаром в молодости он считался первым кулачным бойцом рабочего поселка. Никита легко, без усилий раздвинул любопытных, вошел в приемную и одним рывком развел Прохора и Ростислава Леонидовича. От неожиданности оба сразу замолчали.

— Чего собрались? — спросил Никита.

В наступившей тишине просто сказанные слова звучали грозно. Коридор мгновенно опустел. Валюженич и Стогов смогли пройти в приемную.

Начальник военных перевозок, составляя приказ штаба армии о вывозе заводского оборудования, исходил из того, что назначенные им для этого сроки даже в нормальных условиях невыполнимы, тем более теперь… И вдруг этакая прыть — погрузили вагоны на несколько часов раньше! Стогову пришлось принять контрмеры, чтобы задержать отправку. А сегодня он специально поехал на завод передать рабочим благодарность командования за выполнение приказа.

Какое наслаждение расхваливать рабочих за трудовой подвиг и знать, что это дурачье надрывалось круглые сутки, а вагоны с оборудованием спокойненько дожидаются в тупике прихода Пепеляева! Но едва Стогов вместе с Валюженичем вошел в приемную, он услышал, как Черноусов возмущается, что состав до сих пор не отправлен. Продолжая приятно улыбаться, Стогов перетрусил: неужели его роль в махинациях с оборудованием раскусили?

— Видал, как приказы выполняют? В штабе — одно, на станции — другое! — крикнул Черноусов Стогову.

По этим словам Стогов понял — он пока вне подозрений, и, обратившись к Валюженичу, сокрушенно сказал:

— Товарищ Валюженич, подтвердите: я утром специально звонил на станцию по данному вопросу. Меня заверили — все в порядке. И обманули. Вагоны не отправлены.

Таганцев захлопал в ладоши.

— Браво! Не я один стараюсь! Есть еще умные люди! Да, да, есть!

Никита Черноусов мрачно взглянул на искренне радующегося главного инженера:

— Зря с ними равняешь себя, Ростислав Леонидович.

Но Таганцев, испытывая злорадное торжество, что затеянный Прохором вывоз оборудования сорвался, обратился к нему подчеркнуто официально:

— Товарищ управляющий, судьба-то на моей стороне. Не ушло оборудование. Да, да, не ушло! И я теперь не уйду. Сергей! Вадим! — властно крикнул Таганцев. — Работать!

Свирепо выпучив глаза и решительно заявив, что саботажников обязательно расстреляют, Стогов выбежал из приемной.

Уход начальника военных перевозок, казалось, поставил точку на неприятных разговорах, и Валюженич, наконец, мог получить ответ на интересующий его вопрос: сколько имеется отремонтированных орудий?

— Всего шесть, — ответил Пылаев.

— Маловато… Я их заберу.

Если до этого Лохвицкий не хотел вмешиваться со своими делами и терпеливо сидел возле печки, то теперь, услыхав категорическое заявление Валюженича, вскочил и предъявил наряд, выданный начштабом дивизии.

— Все орудия передаются в мое распоряжение, — отчеканил Валюженич.

— А с кем я разговариваю? — резко спросил Лохвицкий.

— Начальник артбригады. Имею соответствующее распоряжение, — сухо сказал Валюженич, расстегивая шинель.

Лохвицкий взглянул на бумагу, внизу которой зигзагом лежала знакомая размашистая подпись командарма.

— Вы служили, я слышал, в царской армии? — иронически напомнил Валюженич, пряча приказ обратно в карман френча. — Вам-то, коллега, надлежит помнить: приказ вышестоящего начальства — закон!

Лохвицкий прожил жизнь, ни разу не унижаясь в просьбах. Но сейчас, думая не о себе, а только о том, как остановить противника, он стал просить дать хотя бы два орудия.

Валюженича раздражала настойчивость упрямого старика. Будто он способен задержать армию Гайды, неотвратимо приближающуюся к городу! Кадровый офицер, наверняка дворянин — и такое странное рвение? И вдруг мелькнула мысль — не хитрит ли он? Не задумал ли «ревностный красный командир», как и сам Валюженич, перебежать к белым?

— А каково настроение военспецов в вашей дивизии? — решил прощупать его Валюженич. — Что греха таить, в каждом из нас косточка-то старорежимная.

— К сожалению, нашлись мерзавцы. Четверых из них поймали, расстреляли. Я председательствовал на суде.

Валюженич метнул на Лохвицкого колючий взгляд.

— Ни одного орудия дать нельзя. Выполняйте свой воинский долг.

И повернулся спиной, дав понять, что больше ни в какие объяснения вступать не намерен.

— 254-й полк выполнит его до конца! — торжественно произнес Лохвицкий и, нахлобучив папаху, четким шагом покинул комнату.

А Ляхин выругал себя, что давеча поскупился, не отдал полюбившемуся человеку все полфунта дневного хлебного пайка.

Прохор Пылаев опустил голову. Слушая, как командир полка выпрашивает у начальника артбригады пушки, думал: никудышный он управляющий! Не сумел вовремя разгадать подлую душонку Сенцова, уберечь неопытных рабочих от вредной заразы, не нашел ключика к сердцу Ростислава Леонидовича — и вот… Прохор чувствовал всю тяжесть своей вины. Это он заставил командира полка унижаться и просить то, что ему должен был дать не начальник артбригады, черствый канцелярский сухарь, а Прохор Пылаев, которому партия доверила управление заводом… Смешно получается. К бывшему офицеру не придерешься, а Прохору, большевику, счет предъявить можно — плохо работал. Будь его власть, он дал бы, не колеблясь, командиру полка не одно, а все шесть орудий! Но у Валюженича приказ, подписанный командармом. И, не поднимая глаз, Прохор велел Ляхину, который, покряхтывая, собирал с пола бумаги, проводить начальника артбригады в контору и составить акт на сдачу отремонтированных орудий.

— Всех? — будто не расслышал Ляхин.

— Всех!

В опустевшей приемной, казавшейся в сумерках еще просторнее, остались только Черноусов и Прохор. Прохор подошел к печке погреть поясницу. Ноющая, тупая боль, не прекращавшаяся весь день, к вечеру особенно ощутима. На стуле лежали ватные варежки, забытые командиром полка. Прохор взял их. Поношенные и заштопанные в нескольких местах, видно, не очень теплые. Но в такой лютый декабрьский мороз без них и совсем плохо.