Калькулятор нельзя полюбить.

— Продолжайте, — Андрей почувствовал руку Ре на бедре и напряг силу воли, заставляя себя вернуться к разговору. Всё-таки слишком уж заводит его эта женщина. Последний раз подобное пилот испытывал очень, очень давно. Можно сказать, почти никогда.

— Мы выполнили задачу, — Келлер деликатно не заметил движений Ре. — Наши ординаторы пока не выявляют признаков деградации, хотя первые из них уже приблизились к критическому порогу. И возник вопрос, что делать дальше.

Он почти повторил слова Луарана — и дополнил их.

— Дальше? — переспросил Андрей.

— Именно. Мы решили проблему куда быстрее, чем ожидали. Переоценили её сложность. А просто сидеть и ждать десятки лет, пока можно будет на практике подтвердить успех — слишком скучно. Понимаете? Думаю, да, вы ведь уже встречались с Хирургами. Мы боремся со скукой всё время, что живём на Клэр. Человек ведь так устроен, что не может жить без новых впечатлений, иначе его жизнь превращается в существование. Один из вариантов решения проблемы — работа. Ею мы и занялись.

— Терраформирование?

— Верно. Это оказалось вполне подходящим проектом. Начальные этапы получилось запустить и с нашими скудными силами, а дальше эта система поддерживает сама себя, нужно лишь контролировать её. Параллельно мы занялись разработкой новых форм человека — надо ведь кому-то населять город. И, конечно, кто-то из образцов оказался неудачным.

Андрей глубоко вздохнул. Закрыл глаза, сосчитал до пяти. «Образцы» вновь вызвали у него почти остывшее желание хорошенько врезать Келлеру — хотя бы уже за использование этого слова по отношению к людям. Если необходимость исправления жизни ординаторов пилот со скрипом признавал, то сейчас учёных Клэр не могло оправдать ничто.

— Вы думаете, мы убийцы, — сказал Келлер. В его глазах не было никаких эмоций, одно равнодушие, а лицо напоминало застывшую маску.

— Думаю, — согласился Андрей.

— Тогда представьте себе жизнь такого человека. Бесконечный кошмар, из которого нет выхода. Клетка, которой служит собственный разум. Вечная боль, которую не снимет никакое лекарство. Конечно, можно найти немало примеров людей, которые смогли преодолеть свою увечность. Но сколько найдётся сломавшихся? Эвтаназия — лучший выход для таких, как они.

— А вы не думали, что сами могли бы оказаться на их месте? — зло выговорил Андрей.

Келлер пожал плечами.

— Я бы предпочёл эвтаназию. Смерть — всего лишь прекращение существования, мистер Комаров. Негатив несёт не она, а то впечатление, которое смерть оказывает на живых. Сыновья и дочери плачут над телами родителей, умирающий мучается в агонии, а невольные свидетели ужасаются этому. Но мёртвым уже всё равно. Если смерть безболезненна, если о ней никто не узнает, если позволить жить этому несчастному созданию — куда худший поступок, чем убить его, почему мы должны поступить иначе?

Андрей молчал. Возразить ему было нечего — кроме разве что избитых фраз вроде ценности человеческой жизни, над которыми Келлер посмеялся ещё в самом начале разговора. И не хотелось смотреть на проблему с этой стороны, со стороны бездушного циника, для которого люди — всего лишь образцы.

В который раз происходящее отказывалось укладываться у него в голове. Безумный внешне, мир Клэр оказывался безумным и внутри. Всё то, что было привычным для него, здесь было иным. Все запреты, вросшие в его сознание, здесь ломались, уничтожались, будто их и не было.

Семейные ценности, над которыми тряслись консерваторы Фрейи, здесь попросту не существовали. Целой индустрии развлечений будто и не было. Даже от искусства остались только жалкие капли — Клэр будто была одной огромной лабораторией, где учёных заперли, да так и забыли. А они, кажется, не особо и рвались наружу.

Они игрались в своей песочнице, вылепливая из глины человечков и давя их, если работа не удалась.

— А стоило ли оно того? — наконец спросил он. — Я был неправ: вы не убийцы. Вы хирурги умов. Потрошите мозги, создаёте уродов, а потом избавляетесь от их. И для чего это всё? Исправить ординаторов — хорошо, я согласен, эти жертвы были не напрасны. Но дальше?

Келлер пожал плечами.

— Мы попытались заселить эту планету, мистер Комаров. И раз уж нам попал в руки такой обширный полигон... неужели вы думаете, что мы не попытались бы продолжить эксперименты? Улучшить человека ещё?

— Ага, как же, — в голосе пилота засквозил сарказм. — Ваши новые ординаторы не очень-то похожи на улучшенных людей. Скорее на живых компьютеров. Извини, Си.

— Ничего. Я понимаю, — усмехнулась та.

— Ординаторы — не улучшенные люди, а изменённые. Но многие разработки мы всё-таки внедрили, думаю, что и вам тоже перестроили мозги. За прошедшее время эта технология должна была стать повсеместной.

Тут он попал в точку. Как минимум улучшенная синаптическая пластичность — это ведь как-никак тоже перестройка мозга.

— Ладно, — сдался пилот. — Но чего вы хотели добиться в итоге?

— Создать общество, лишённое предрассудков.

— И получается?

— Вопрос неверный, мистер Комаров. Спрашивать надо, «нужно ли». И ответ — нужно. Вот только мы здесь вступаем на минное поле, рискуя пойти либо по известному вам пути — в застой и бесконечную стабильность, либо же в хаос и утрату человечности. Я не стану сейчас читать лекции по социологии. Мы работаем над практической стороной проблемы.

— Создаёте идеальных людей?

— Идеал недостижим. Мы создаём людей, свободных от болезней разума, так же как когда-то вычистили болезни тела. Это не лишит общество проблем полностью, но сгладит их.

— То есть ноты...

— Контрольная группа, — Келлер будто и не заметил, что говорит о присутствующих в комнате Ре и Си. — Впрочем, об этом я вам уже рассказывал. Вряд ли мы сможем сделать тут что-то ещё. Понимаете, мистер Комаров? Мы перебираем человеческое тело, как конструктор, но количество деталей ограничено.

Андрей молчал, пытаясь переварить сказанное.

— Я знаю, вы хотите узнать о том, что мы сделали с Ре, — он бросил взгляд на девушку. — Но я не считаю, что вправе рассказывать об этом.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, но всё это — высокие материи, — негромко проговорила Си. Она по-прежнему стояла в стороне, спокойно наблюдая за разговором. — У нас на повестке дня другая проблема.

— Верно, — вздохнул Келлер. — Хирурги. Мы пытаемся разрешить проблему мирно, но получается, откровенно говоря, плохо. Мы не ординаторы, хоть они и помогают в этом деле. Архитекторов много, у каждого своё мнение, и договориться между собой нам не легче, чем с Хирургами. По-своему мы все — разумные люди, но в массе превращаемся в галдящую, скандалящую толпу. Человеку трудно воспринять чужое мнение, его собственные мысли всегда в приоритете. Многие не видят даже абсолютных аргументов, упрямо продолжая твердить одно и то же, как попугаи. Наша задача — использовать не силу, а разум. Я попытаюсь. Но что из этого выйдет, сказать не могу.

Он поднялся, заложив руки за спину.

— Возвращайтесь домой, мистер Комаров. У вас сегодня было тяжёлое утро. Или вы уже привыкли к нашему исчислению времени?

— Постойте! — Андрей тоже вскочил на ноги. — А что, если вам не удастся убедить Архитекторов?

— Тогда вместо генной терапии мы применим хирургию. Поймите, мои ноты оказались достаточно убедительны, но только для меня. А вот для остальных — не знаю.

— Ноты? — переспросил Андрей. Келлер бросил на него последний взгляд и, повернувшись, шагнул к двери. — Ноты... убедительны?

Архитектор скрылся в коридоре. Зашипели пневмоприводы, и дверь скользнула обратно.

Хирургия, сказал Келлер. Дурацкая игра слов. Они перебьют Хирургов, если потребуется, и чем эти смерти отличаются от тех трёх сотен, которые умерли ради науки? Что стоят эти три сотни по сравнению с миллионами, погибшими в войнах на Земле?

Почему он так воспринимает всё это? Всего три сотни. Они не страдали, о них не плакали. Не было боли, которой полон любой вооружённый конфликт. Только всё равно жертвы войны казались какими-то... не такими. В них не было расчётливости. Не было холодности хирурга, учёного, для которого эти люди — и не люди вовсе. Там убивали из ненависти, из-за случайности, из-за жадности и алчности. А здесь — ради благого дела.