— Пойдёмте, — последовал приглашающий жест в сторону двери.

«Крохотный наушник или имплатат?» — с вялым любопытством подумал Стрельцов.

— Сейчас вам необходимо пройти личный досмотр, — сказал мужчина после того, как они прошагали недлинным коридором. — Извините, но такие у нас правила.

Стрельцов пожал плечами: правила так правила.

Под досмотром здесь понимали тщательнейший обыск. Первым делом Стрельцов лишился содержимого карманов — изъяли всё, до последней мелочи, даже какую-то скомканную квитанцию, завалившуюся за подкладку ещё в Баренцбурге.

— ЭНТ-имплантатов не носите? — поинтересовался мужчина.

— Не ношу.

— Тогда пройдите вот здесь. Неторопливо, пожалуйста, не то процедуру придётся повторить.

Он не торопился, но всё-таки процедуру повторили, и пришлось снова пройти небольшим пластиковым туннелем — воздух там попахивал озоном и раздавалось неприятное гудение. Результатом хождений стало короткое совещание и изъятие пуговицы с левого обшлага — аккуратно срезали и пообещали вернуть на обратном пути, а к нам с несанкционированной звукозаписывающей аппаратурой нельзя, такие уж правила…

Стрельцов вздохнул. Полученную в техотделе пуговицу он пришивал собственноручно, а попробуйте-ка отыскать в пустом по ночному времени управлении иголку с ниткой!

Ну и что теперь? Пригласят дантиста — а не скрывается ли под какой-нибудь пломбой ракетная установка? Или разденут догола, поставят на четвереньки и полюбопытствуют содержимым заднего прохода?

Но нет, лишившийся пуговицы Стрельцов был признан чистым и безопасным, и даже получил презент: ручку и небольшой блокнот взамен изъятой электронной записной книжки. Можете стенографировать, если хотите увековечить беседу для будущих мемуаров. Ручка, кстати, оказалась из материала, лишённого какой-либо жёсткости, её легко можно было завязать узлом — а в качестве импровизированного оружия не годилась, ни в глаз, ни в ухо не воткнёшь, как ни старайся. Продумано всё, однако…

Потом они ехали пару километров по узкой, петляющей дороге — не на машине, на двухместном электрокаре, чтобы, упаси господи, не испортить экологию здешних заповедных мест. Вокруг рощицы, перелески, ветряная мельница на холме — вроде бы даже настоящая, не голопроекция. Огромное бревенчатое строение показалось перед глазами неожиданно. Наверное, потому дорога так и петляла, чтобы создать этот эффект неожиданности: въехали на холмик — и вот он, во всей красе, громадный рубленый терем с куполами-луковками, собранный, по слухам, без единого гвоздя, прадедовскими способами. Стрельцов для интереса пытался высмотреть хоть что-то, сделанное из пластмассы, или из железобетона, или из резины, или… Короче, хоть какую-то примету того, что он не в семнадцатом веке. Так ничего и не увидел.

Зато внутри… Внутри подобного здания подсознательно ожидаешь найти тот же стиль: старые иконы и изразцовые печи, деревянную утварь и вышитые рушники… Как бы не так. Внутри терем выглядел не то как звездолёт тридцать какого-то века, не то как изображающая его голливудская декорация. Шагни через порог — и перенесёшься на пару тысячелетий вперёд…

…Хозяин терема ожидал Стрельцова в кабинете. Высокий, статный, хоть и в немалых годах. Львиная грива волос подёрнута благородной сединой. Лицо, хорошо знакомое любому, имеющему обыкновение смотреть выпуски новостей.

Словами хозяин явно не привык разбрасываться: движением брови отпустил мужчину в штатском, коротким жестом указал Стрельцову на кресло.

Сел сам, и тут же заговорил, — без каких-либо вступительных слов, даже без формального приветствия. Речь звучала не то чтобы с акцентом — с легчайшим на него намёком, словно у человека, долго жившего в России и в совершенстве знающего русский язык — но всё же первые в жизни слова произнёсшего не на нём.

— Я очень занятой человек, господин Стрельцов. И, надеюсь, ваше объяснение вот этого будет исчерпывающим, но не затянутым.

Говоря, хозяин легонько постукивал по столу стереоснимком — был на нём изображён мальчишка лет двенадцати-тринадцати. Оборотную сторону не видно, но Стрельцов знал — там несколько строк, написанных от руки. Он сам их и написал. А снимок получен в результате десятичасовой блиц-командировки Козерога и Юрика Митько в город Смоленск.

— Особенно меня интересует ваша записка. Я не читаю по-русски, но мне её перевели, и должен…

Стрельцов перебил его уверенную речь. Перебил с неким чувством глубокого удовлетворения: тебя, наверное, много лет никто не перебивал, так на вот!

— Не читаете? В самом деле? Как же вы умудрились поступить в своё время в Ленинградский университет, господин Моргулис?

Стережной нервничал всё сильнее и сильнее. Он давно уже сообразил, что на крышу «Иглы» мы с ним не поднимемся, но наверняка не понимал, чего я, собственно, выжидаю. Три с лишним часа выжидаю…

Подтверждение о зачислении денег на счёт получено, и господину вице-директору очень хотелось со мной распрощаться. Со мной и с гранатой, которую я всё чаще перекладывал из руки в руку — пальцы устали прижимать подпружиненный рычажок.

Но я медлил. Не требовал автобус до аэропорта, или вертолёт с полными баками, не выдвигал другие излюбленные террористами претензии. Сидел и ждал.

Вице-директорский кабинет был обложен плотно — мышь не проскочит, змея не проползёт. Валентин Валерьевич ничуть не льстил своей персоне, когда говорил, что спасать его прибудут специалисты и из Питера, и из Москвы.

Прибыли. Но спасать пока не спешили, такие дела с кондачка не делаются.

Трижды я выходил на связь со штабом контртеррористической операции, слушал предложения, просил время их обдумать. Но так ничего и не надумал.

На четвёртый раз из селектора прозвучал знакомый голос:

— Говорит генерал-майор Барсев, заместитель начальника Федеральной Службы Расследований. Сдавайтесь, Дашкевич. Под гарантии жизни и справедливого судебного разбирательства.

— А самолёт до Туркестана? Уже не предлагаете?

— Больше предложений не будет. Это последнее. Будет штурм.

Вид у Стережного был жалкий — бледен как смерть, губы трясутся. Не хочешь штурма, гнида финансовая?

— Ваша взяла, вяжите! — сказал я в селектор. — Только уберите из приёмной нервных граждан, чтобы не продырявили невзначай. Через десять минут я выйду первым, один и без оружия.

Стережной не верил своему счастью. И правильно, между прочим, делал.

Я надвинулся на него почти вплотную, поднял руку с гранатой — так, что «лимонка» оказалась между нашими лицами. Произнёс медленно и задумчиво:

— Детям миллиона надолго хватит… А мне — двадцать пять лет… Меньше за такие дела не светит… Если и выйду когда-то, то стариком… Двадцать пять лет… ни травы, ни моря, ничего, небо в клеточку, друзья в полосочку…

Разжал один палец, второй, третий — и теперь держал гранату двумя: указательным и большим, прижимавшим рычаг.

— Не нада-а-а-а!!! — завопил Стережной. — Не делай! Я найму адвокатов, у меня есть люди в комиссии по помилованию, я…

— Ты дешёвка, Валя… — сказал я так же задумчиво. — И я тебе не верю. Ты и миллионом-то сам не мог распорядиться… Ты пешка в большой игре. Ферзь, которому ты звонил, может, меня бы и вытащил… Но он, увы, не с нами, и не станет марать из-за тебя руки…

Я чуть-чуть ослабил хватку двух пальцев. Рычаг отошёл от корпуса «лимонки» едва заметно. Но Стережной смотрел на гранату во все глаза, и заметил.

— А-а-а-а-а… — вопил он уже без слов, на одной ноте.

— Или станет? — вслух размышлял я. — Так кому ты звонил-то?

Рычажок сдвинулся ещё на пару миллиметров. Стережной выкрикнул фамилию.

— Врёшь…

— Не вру!!! Он сможет, он вытащит! Он всё сможет, он…

Вице-директор осёкся. Рычажок щёлкнул и принял верхнее вертикальное положение. «Лимонка» упала на паркет с глухим стуком. Стережной попытался схватить её на лету — и промахнулся.