То есть мы все-таки имели дело с почти людьми, а не с какой-нибудь там неумопостигаемой цивилизацией мыслящих мхов, сельской общиной пауков-волков или разумным лесом говорящих лиан.

И от этого в душах наших было радостно и волнительно, как бывает только весной.

Благо вокруг таяли льды, над руинами дул сильный теплый ветер, под ногами космонавтов чавкало и хлюпало, а вдоль краев длинных, напоминавших обочины старых дорог горизонтальных проплешин в поросшей мхами почве, сменившей былые такыры, текли ручьи грязной, пузырящейся воды. Ни дать, ни взять — пора апрельского таяния снегов, разгорающаяся повсеместно молодая весна на Земле.

Но у сильванской весны не ожидалось ни зрелости, ни старости. У нее не ожидалось по сути больше ничего.

А вот при этой мысли у меня, матерого космоволка, честно признаюсь, сдавливало горло.

И ведь были мы здесь абсолютные чужаки, движимые лишь любопытством, прикрытым солидными и важными словами, которыми вооружила нас наука!

К нашей картине мира добавилось еще несколько мазков вселенской несправедливости, а впереди, боюсь, нас ожидала целая ее палитра.

Судя по устойчивому фону, большинство обитателей Сильваны находилось на более высоком уровне сопротивляемости радиации, нежели мы, земляне. Но текущий уровень фона на местности между «форсункой» и городом, к счастью, был далек от критичного для человека. Особенно если учесть, что все наши космонавты были основательно «протравлены» в ходе генных модификаций…

В виду городских развалин группа высадки приняла решение остановиться на ночлег. Там же, неподалеку, находилось озеро, на берегу которого простиралась Третья посадочная полоса.

Собственно, так и был проложен маршрут дня: от Первой полосы к Третьей. С таким расчетом, чтобы ракетоплан «Лебедь» перелетел прямо к лагерю.

Лагерь необходимо было еще засветло разбить, организовать электронное охранение, выставить посты, ну а затем уже — хорошенько отдохнуть. Уверен, несмотря на плановое течение дел каждый из группы высадки испытывал постоянный стресс — все-таки, чужая планета, новая цивилизация.

Сейчас планета Сильвана двигалась по весьма парадоксальной траектории. Однако даже на пути к Вольфу 359 она вращалась вокруг собственной оси. И, стало быть, там продолжалась привычная смена времени суток, длительность которых была вполне сопоставима с земной: 29 часов.

При этом атмосфера Сильваны оставалась пока еще сравнительно разреженной при мизерном проценте водяных паров. Давление составляло порядка половины земного на уровне моря. Поэтому Багрий вначале заявил, что здешние ночи будут значительно темнее земных (по крайней мере — земных безлунных).

В то же время, на Сильване действовали два фактора, отсутствующие на Земле: кольца, поставляющие отраженный свет Вольфа 359 на ночную сторону планеты, и неполярные сияния.

Тьма еще окончательно не сгустилась, а в небе над спешно разбиваемым бивуаком землян уже гудело и потрескивало. Вдали, над быстро погружающейся во мрак линией горизонта, пробежали первые сполохи небесного свечения — в чем-то подобного земному полярному сиянию, только более интенсивного и имеющего яркие, крикливые, кислотные тона.

А потом взошло одно из колец… Вот это было зрелище!

Я обменивался репликами с Чепцовым и ребятами в лаконичном рабочем режиме и параллельно на закрытой командирской волне обсуждал перипетии высадки на Сильвану с Панкратовым.

Конечно, Генка завидовал. А кто бы не завидовал? Но дело было сделано, и перед каждым из нас стояли свои особые задачи.

При подходе к своей целевой планете «Восход» вполне сносно наблюдал не только ее, но и район Сильваны. У нашего же корабля наблюдение за звездной системой в целом было значительно ухудшено положением на низкой орбите Сильваны и пресловутыми планетарными кольцами. Об этом я не преминул сообщить Панкратову, добавив в интонацию легкую нотку дружеской зависти.

Статую обнаружил экипаж багги, посланный Чепцовым обследовать побережье и ближайшие окрестности озера, которое ребята из группы высадки как-то сразу окрестили Домашним.

Экипаж сменился: теперь в багги находились Мережко и Ермолаев.

Для Клима Мережко, специалиста по системам жизнеобеспечения, разведка местности под базирование групп любой численности была делом привычным. У него были свои критерии для мест наибольшего благоприятствования, и даже при отсутствии тех или иных, казалось бы, совершенно необходимых для жизни человека факторов Мережко умел найти им замену в виде других плюсов.

Ну а вторым в багги напросился наш историк! Ермолаев сказал, что нуждается в притоке адреналина — иначе, как он выразился, «заснет сном Александра Македонского накануне битвы при Гавгамелах».

Они лихо обогнули озеро, попутно взяв пробы воды, провели видеосъемку лагеря с противоположного берега — для истории! — и уже на обратном пути наткнулись на статую.

Раньше ее не обнаружили ни зонды, ни радары, потому что она лежала, погрузившись в озеро и основательно зарывшись в донный грунт. Но глазастый Ермолаев заметил у берега светлое пятно под водной гладью и настоял на том, чтобы Мережко остановил машину.

Воспользовавшись мощной лебедкой — обязательным атрибутом каждого наземного транспортного средства экспедиции — разведчики приподняли статую и сумели установить ее почти вертикально. Выяснилось, что объект состоит как бы из двух частей: фигуры антропоморфного (с известными оговорками) существа и столба. А именно: фигура была встроена в каменный столб, словно вырастая из него, как огромная почка из высокого ствола.

Антропоморфное существо, судя по явным вторичным половым признакам, имело женский пол и как бы выплывало из странной полости.

Сумерки уже сгустились в полноценный вечер и качество картинки, идущей от маленьких нашлемных камер Мережко и Ермолаева, ухудшилось. Поэтому они, по моей просьбе, дополняли картинку репортажем.

— Похоже одновременно и на стилизованную морскую звезду с большим количеством разновеликих лучей, — описывал в своем радиодокладе слегка запыхавшийся после такелажных трудов Мережко, — и на какое-то кишечнополостное животное, усеянное полипами, щупальцами, присосками и еще черт знает чем. Сама же фигура — вероятнее всего, млекопитающее существо, самка, закутанная в подобие плаща — длинного, просторного, развевающегося на ветру. Существо простерло вперед и вверх руки. Кстати, на ее ладонях имеются… эээ… сейчас уточню.

— Не трудись, и так вижу, — велел я, внимательно разглядывая увеличенные экраном визора стилизованные глаза, вырезанные на ладонях женщины.

Да, именно глаза, широко распахнутые, обрамленные, правда, не ресницами, а бахромчатыми кожистыми складками наподобие век.

— У нас на Земле кузнечики ногоухие, — проворчал вклинившийся в конференцию пилот-оператор, который посадил большинство зондов на ночевку и теперь явно скучал. — А тут тетки, значит, рукоглазые? И во лбу звезда горит, ага.

Над переносицей фигуры действительно имелось какое-то образование, некий нарост, который при определенной доле воображения вполне мог сойти за пресловутый «третий глаз» из земных буддийских духовных практик.

Поскольку я сильно сомневался в том, что эволюции целесообразно размещать органы зрения на ладонях, то сразу предположил, что перед нами сюжет религиозного характера.

Что ж, похоже, аборигены не чужды мистицизма. И это прекрасно! Ведь что лучше сближает разные расы чем совместные грезы о нематериальном мире?

— Во всяком случае, понятно, что это именно тетки, — в тон Ярославу ответил Клим. — А могли быть и мыслящие тараканы, между прочим.

— Антропоморфность, конечно, радует, — уныло протянул пилот. Было ясно, что это обстоятельство нашего бравого пилота-оператора как раз не слишком радует. В тараканов можно при случае и пострелять, ежели забалуют. А вот прежде чем стрелять в мыслящего антропоморфа еще десять раз всё взвесишь… Хотя ведь на борту того ядерного дредноута, если подумать… Но лучше не думать!